В батальоне Хохрякова было много новых людей. Но на фронте все быстро сближаются. Через два-три дня они чувствуют себя так, как будто были знакомы с первых дней войны. И тут из госпиталя вернулся Моцный. Увидев его, Хохряков обрадовался:
— Толя, молодец! Вернулся! Опять будем вместе воевать.
Всем было ясно, что скоро пойдем в наступление. Командиры рот получили новые карты.
Взводу технического обслуживания было приказано еще раз проверить состав боевых машин. Иметь все необходимое для ремонта танков, пока ещё совсем новеньких.
Вот техник-лейтенант Назарец тщательно проверяет со своими ребятами машину Байгулова.
— Смотри, Назарыч, — шутливо грозил Костя, — если она у меня встанет, мне — позор, но с
тобой я рассчитаюсь… Ты кавказец, и я кавказец.
— Что ты меня в кавказцы-то записал? — добродушно ухмылялся Назарец.
— А нос? Его не спрячешь.
У Назарца и вправду нос был с горбинкой. И все знали, что техник-лейтенант — коренной сибиряк, русский, но шутили насчет его истинной национальности.
Пока шутки не переходили границ приличия, Назарец улыбался, молча слушал резвившихся товарищей. Но если уж кто «переборщит», то уходил молча, не одернув шутника. Такова была его натура. В батальоне он был намного старше других, но держался молодцевато, наравне с молодыми. Все его уважительно называли Назарыч.
— С прибытием нового комбрига Чугункова и с возвращением из госпиталя комбата Хохрякова,— писал Селифонов, — начался подъем. Все как-то заговорило. Люди оживились. Появилась заинтересованность, чувство уверенности, а в боевой обстановке это очень много значило. Очень много. Мы получили материальную часть. Прибыло новое пополнение. Началось сколачивание взводов, рот. Проводились тактические занятия. На занятиях Хохряков на ходу учил всему, начиная с тактики и до того, как надо одеваться перед атакой, как выпрыгивать из горящего танка…
Комбат прививал уверенность во всём. И радовался, что с новым пополнением прибыл запевала Степанов, черноглазый паренёк с цыганским акцентом…
— И еще хочется об одном сказать: комбат очень любил лошадей. Вскоре по прибытии в батальон он заимел лошадку, на которой везде ездил.
Вот что рассказал Селиванов:
«Я прибыл в расположение батальона. По пути в штаб вижу: танкисты возятся у машин. Они готовились к наступлению. Я знакомился с будущими однополчанами.
Танкисты о своем роде войск высокого мнения. Разговаривая с ними, я вдруг услышал: «Комбат идет». Шло несколько офицеров. Среди них я мысленно выделил одного — комбата. И не ошибся. Шел он не спеша, уверенно. Подумалось: этот суетиться не будет. В нём угадывается человек твердой воли.
Комбат подошел поближе, глуховатым голосом поздоровался, крепко пожал руку. Лицо было в мелких оспинных крапинках, глаза карие, с легкой усмешкой.
Я сразу отметил: человек этот немногословен.
— В наш батальон? — спросил Хохряков.
— Да. Старший лейтенант Селиванов.
— Ну и хорошо. Будем вместе воевать.
— Миша, — обратился он к невысокому стоящему рядом капитану, — познакомь старшего
лейтенанта с нашим хозяйством.
— Пушков, — протянул руку капитан, — начштаба.
— Козлов, замкомбата, — представился еще один офицер. —Будем знакомы.
Позже я побывал в боях и отметил, что Козлов очень подвижен, когда требует обстановка. И роту возглавит, и решения примет толковые.
А каков же комбат? Этого человека, его натуру трудно повторить. Говорить он много не любил, не кричал. Даже застенчивым был. К танкистам относился с уважением, с какой-то отцовской любовью. Заботлив. И следует подметить, в бригаде говорили: «батальон Хохрякова», «хохряковцы», а не «второй батальон».
Да, танкисты гордились своим комбатом. А как это важно на войне, когда солдат верит в своего командира. В этом все: судьба, удачный бой, да и сама жизнь танкиста. Счастлив тот танкист, который служит под началом умного и смелого командира. А Хохряков был именно таким. Комбат был смелости и храбрости необыкновенной, и не случайно о майоре Хохрякове ходили легенды».
Еще во второй половине 1944 года наши войска начали очередное наступление на среднем участке фронта, направляясь к берегам Вислы.
Потрепанные войска противника, ведя сдерживающие бои, отходили за Вислу и к Карпатам, намереваясь здесь занять оборону и стабилизировать линию фронта.
Гитлеровские дивизии применяли отчаянные атаки, стремясь любой ценой столкнуть наши войска обратно, но этого сделать уже было невозможно.
Наши войска были полны решимости и устремились на берлин ское направление. Продвижение наших войск оказало действие и на поведение оккупантов.
С каждой победой иными становились наши воины. К чувству горечи утрат прибавилось новое чувство — гордости и уверенности в том, что уже никакой враг не устоит перед русским солдатом.
Но танкисты знали и помнили, что враг еще силен. Еще много жизней унесет война. Они гнали войну туда, откуда она пришла, выбивали из ее рук огонь и меч. Им нужна была победа для матерей, для детей…
4 января 1945 года 7-й гвардейский танковый корпус, выполняя указания командира, начал выдвижение на Сандомирский плацдарм. Передвигались только ночью, соблюдая маскировку. Вокруг стояла поразительная тишина. Но она была обманчивой. Войска изготовились к стремительному броску. Танкистам предстояло преодолеть семь оборонительных укрепленных полос противника. И, как правило, эти полосы проходили вдоль рек Нида, Пилица и Одер, которые и так являлись сложными преградами для наступающих.
По данным разведки, в районе Сандомирского плацдарма сосредоточилось и замаскировалось около полутора тысяч боевых машин, более десяти тысяч орудий и минометов.
Кончились корпусные учения, майор Хохряков вместе со своим заместителем по строевой части В. И. Козловым, замполитом С. А. Кивой и начальником штаба М. Г. Пушковым начали готовить подчиненных к боевым действиям в глубине обороны.
На рассвете 12 января танкистов разбудили громовые залпы орудий. Заработали «катюши». Вслед за ними на врага обрушился шквал артиллерийских снарядов. Было что-то невообразимое.
К машинам бежали гвардейские экипажи, заскрежетали люки башен, взревели моторы. Артиллерия продолжала свою работу.
Около двух часов бушевал ураган небывалой силы. Кругом всё было буквально перепахано, засыпано, завалено, перевернуто… Около трехсот орудий били на каждый километр прорыва.
Многие дзоты, траншеи, блиндажи противника были разрушены, взорваны. Оставшиеся в живых гитлеровцы на полосе обороны долго не могли прийти в себя от прошедшего смерча.
В наступление пошли штурмовые батальоны за ними общевойсковые соединения, завершившие прорыв и занявшие полосу обороны противника. А наша авиация продолжала наносить свои удары на ближние тылы гитлеровцев.
Головным отрядом 54-й гвардейской танковой бригады, возглавляемой полковником И. И. Чугунковым, шел батальон майора Хохрякова. Десантом на машинах опять были «воробушки» майора Горюшкина.
14 января, к вечеру, танковые батальоны майора Хохрякова и капитана Тонконога с десантниками капитана Ашихмина вброд форсировали реку Нида и на большой скорости устремились к польскому городу Нагловице.
Комбриг Чугунков определил боевые задачи: первому батальону капитана Тонконога, усиленному батареей противотанковых пушек и мотострелками, атаковать город с востока. Второму батальону майора Хохрякова вместе с мотострелками поддерживать атаку первого батальона слева. Третий танковый батальон майора Яценко комбриг оставил в резерве.
Левее 54-й наступала на Енджеюв 55-я гвардейская танковая бригада полковника Драгунского совместно с 23-й мотострелковой бригадой полковника Головачева. Правее противника атаковала 56-я танковая бригада полковника Слюсаренко.
Батальоны шли вперед. В шлемофоне раздался голос командира разведывательного взвода Агеева: «Вижу противника».
Комбат Хохряков в бинокль видел, как навстречу шла колонна автомашин гитлеровцев, между ними были видны бронетранспортеры, на прицепах грузовиков — пушки.
— Атакуем врага, — разнеслась команда. Бой был непродолжительным. Противника уничтожили. Наши танки остановились.
— Лейтенант Агеев, за лесом находится аэродром. Надо разведать подходы к нему.
Взвод разведки скрылся в балке. Через несколько минут Агеев докладывал комбату по рации обстановку. Танки батальона помчались к аэродрому и атаковали его с разных направлений, уничтожая технику, а мотострелки расстреливали убегающих солдат и офицеров.
Когда танкисты Хохрякова расправлялись с самолетами и аэродромной службой, батальон капитана Тонконога подошел к Нагловице и атаковал гитлеровцев на окраине города.
Фаустпатронщики противника, засевшие в траншеях, наносили губительный огонь по танкам Тонконога. Уже горели две машины, остальным комбат приказал отойти в укрытие.
Расчеты противотанковых ружей из мотострелков завязали смертельную перестрелку с вражескими фаустпатронщиками.
Подошел батальон Хохрякова. Внимательно изучив обстановку, он доложил комбригу, что обходит город с севера.
— Капитан Пушков, передай Тонконогу, что две красные ракеты будут означать сигнал для одновременной атаки.
Примерно через час танки Хохрякова с десантом автоматчиков на броне обошли Нагловице с севера. Два батальона обрушились на город с двух сторон. Подоспевшие самоходные орудия бригады поддержали танкистов огнем.
Поздно вечером 54-й гвардейской танковой бригадой город был освобожден.
Ночью в освобожденный город Нагловице прибыли командарм П. С. Рыбалко, комкор С. А. Иванов и член военного совета армии С. И. Мельников.
Командарм развернул на столе полковника Чугункова карту:
— Завтра, 16 января, мы должны освободить Ченстохов. Ваша бригада пойдет первой. Придаем вам батальон мотострелков, дивизион зенитной артиллерии, легкосамоходный полк и роту саперов, поддержит и авиация.
— Кого пошлете в головном отряде? — спросил командарм.
— Майора Хохрякова.
— Очень хорошо! Где он?
— Сейчас прибудет.
Хохряков уверенной походкой шел на командный пункт и недоумевал: «Зачем я понадобился генералу?».
Командарм поднялся навстречу Хохрякову, крепко пожав ему руку, сказал:
— Хорошо накрутили фашистам хвосты в Нагловице. Спасибо тебе, сын, солдатское спасибо.
Есть у нас для тебя новая задача. И непростая. Завтра надо взять Ченстохов. Любой ценой. Справишься?
— Приказ выполним, товарищ командарм.
— Удачи тебе, сынок. Береги себя и людей. Я надеюсь на тебя.
Поздно вечером 15 января 7-й гвардейский танковый корпус подошел к водному рубежу — реке Пилица, недалеко от города Конецполь.
Противник с противоположного берега реки открыл огонь из пушек. Прорваться с ходу через Пилицу по единственному мосту стоило трех танков.
Полковник Чугунков приказал рассредоточить основные силы бригады в лесу, вдоль реки.
Фашисты постоянно освещали мост ракетами, обстреливая предмостную территорию из орудий. Попытка прорваться по мосту при нацеленных на него нескольких десятках стволов пушек, замаскированных в укрытиях на противоположном берегу, была бы обречена на погибель. Нужно искать выход.
Чтобы достоверно знать, как все сложилось дальше, автору удалось встретиться с участниками этих событий.
В Москве на мой звонок открыл дверь гостеприимный хозяин. Пригласил войти. Познакомились. До этого переписывались, иногда разговаривали по телефону.
— Значит, с Урала? — переспросил Владимир Андрианович. — И комбат мой родился там, на Урале. Человек он был прекрасной души и отличный командир. Много сотен километров прошли мы с ним по фронтовым дорогам…
С большой теплотой рассказывал о своем комбате Пикалов. У Хохрякова он был заместителем по политработе. Пикалов покорял танкистов своей внимательностью и дотошностью. Вокруг него, как политрука, группировались люди. Сам он знал их нужды и настроения. Политрук Пикалов начал войну снайпером. От его метких выстрелов более сотни гитлеровцев навсегда замолчали на оккупированной земле. С комбатом Хохряковым они быстро подружились и понимали друг друга с полуслова.
Рассказ Пикалова мне удалось записать почти дословно. Рассказчик он интересный.
Приведу некоторые эпизоды из боевого пути комбата, рассказанные Пикаловым.
— В ночь с 15 на 16 января 1945 года поздно вечером мы подошли к реке Пилице, — рассказывал Владимир Андрианович, — недалеко от деревни Околовице.
Темнота уже подкрадывалась исподволь. Январская ночь милосердно укрывала легким снежным бинтом глубокие раны исковерканной земли, утоляя ее боль. Но было тепло…
Мы хотели проскочить мост через реку, но за ним было сосредоточено очень много немецкой артиллерии.
Пушки нацелены на мост. Противник охранял его и постоянно освещал мост ракетами. Надо было найти другой выход.
Гитлеровские войска откатывались на запад, и это был их первый рубеж обороны перед крупным опорным пунктом — Ченстоховой. Второй рубеж — на Варте.
Немцы, обнаружив наши танки у моста, открыли огонь из пушек.
Из штаба бригады поступил приказ, и комбат Хохряков отвел свой батальон влево от моста. Танки передвинулись по течению Пилицы и скрылись на опушке леса во мраке ночи.
Появились два «мессера», снизились и открыли огонь из крупнокалиберного пулемета зажигательными пулями…
Танки Хохрякова передвинулись еще глубже в лес и снова замерли в темноте.
В сторожке лесника расположился штаб батальона. Установили связь.
Комбата уговорили поспать часок-другой. Он почти не спал с 11 января. Заместитель, Капитан Кива, дежурил по штабу. Мы с начштаба Пушковым патрулировали вокруг экипажей. Было уже за полночь. На маленькой полянке обнаружили спаренных лошадей, связанных поводком. Решили их поймать и передать помпохозу Бычковскому — в хозяйстве пригодятся. Но не тут-то было. Лошади испугались и, оборвав поводок, побежали: одна, темная, — в лес, а другая — к круче реки. Последнюю мы стали прижимать к реке в надежде поймать ее. Лошадь прыгнула с кручи и оказалась в воде.
Проплыв быстрину, метров семь, она вышла на отмель и пошла дальше, ломая легкий ледок, на противоположный берег. Мы стояли и наблюдали.
Выйдя из воды, лошадка встряхнулась и немного пробежала. Вдруг остановилась на секунду и круто свернула вправо. Конь явно хотел в лес, где есть корм, но почему-то свернул вправо и побежал по открытому берегу.
Предания гласят: «Если встретишь в пути коня, он принесет счастье». Вот и мы подумали: «Может, и нам повезет». Если конь прошел по реке, по его следу не должно быть трясины, рассуждали мы с Пушковым, следовательно, и танки пройдут. Но почему он круто повернул вправо?
Уже начался легкий рассвет. Присмотрелись. Нам стало ясно: на другом берегу тянется ров — препятствие для танков. Насыпь рва уже была видна.
Так вот почему лошадка резко повернула в сторону. Мы побежали в штаб. Жалко было будить уставшего комбата, но на войне нет мелочей.
Хохряков с полуслова все понял и тут же попросил соединить его с «первым». На командном пункте оказался командарм Рыбалко.
Комбат кратко изложил суть дела. Рыбалко понял Хохрякова и сказал: «Действуй, комбат, когда переправитесь, шуганите на том берегу, у моста, пушкарей. И не забывайте: главное — Ченстохов. Я на вас надеюсь».
Павел Семенович сам был талантливым полководцем и ценил комбата Хохрякова, видел в нем опытного, растущего, далеко идущего офицера.
Уже не первый раз батальон Хохрякова бросали передовым отрядом танкового соединения. Вот и сейчас на ченстоховском направлении его батальон идет первым.
Хохряков предусмотрел, что необходимо было для переправы через реку. И прежде всего надо проверить машины на герметичность.
Танкисты закрыли люки. Первый танк подошел к краю кручи, чуть притормозил при спуске и юзом сполз к реке. Потом нырнул в воду и вслепую пошел дальше.
Пройдя быстрину, танк вышел на отмель, как и та лошадка, и пошел дальше, сигналя: «За мной!». Это был танк взвода разведки Агеева. Следом за танком Агеева пошли другие машины во главе с Хохряковым.
Комбат доложил командарму о переправе.
— Хохряков, быстро сооружайте переправу, — сказал Рыбалко, — и к Варте. И пушкарей, пушкарей шуганите!
Переправу через ров делали энергично, слаженно. Дорога была каждая минута. Пришлось свалить еще несколько сосен.
Клали бревно к бревну, чтобы надежно прошли танки.
Переправа готова. Танки пошли через препятствие.
— Моцный, зайди со своими танками с тыла и ударь по пушкарям, — сказал комбат, — а потом догоняйте нас.
Загудели моторы, и окрестность огласилась в рассветной синеве грохочущим ревом танковых двигателей.
Батальон Хохрякова уже мчался к Варте. Комбат понимал: мост через Варту надо успеть захватить. Это очень важно.
А взвод Моцного обрушился с тыла на немецкую артиллерию, не давшую вечером им перейти мост.
Пушкари, увидев мчавшиеся с тыла «тридцатьчетверки», растерялись и бросились кто куда. Но некоторые, придя в себя, все же стали разворачивать пушки, но было уже поздно. Танки Моцного поливали гитлеровцев из пулеметов и давили пушки.
Очень много орудий стало трофеями гвардейцев.
Наши саперы разминировали мост, и по нему за Пилицу потом двинулись танки бригад.
Комбат Хохряков повернул свой батальон в обход города Конецполя. В Конецполь помчались танки 54-й и 56-й танковых и 23-й мотострелковой гвардейских бригад. Общими усилиями с противником в городе было покончено.
К Хохрякову прибыл батальон мотострелков Горюшкина. Хохряков по рации связался с командармом и доложил ему о выполнении задачи.
— Спасибо тебе, комбат, а теперь, как договорились, на предельной скорости — к намеченной цели.
Хохряков собрал на «летучку» офицеров.
— Батя приказал нам идти на Ченстохов, — обращаясь к Горюшкину, сказал Хохряков. — Медлить нельзя, через тридцать
минут выходим…
— Гриша, — обратился он к Агееву, — сейчас со своими разведчиками — к Ченстохову, но имей в виду, впереди еще Варта
и Мстув. Город укреплен. От тебя много зависит.
Хохряков развернул карту: «Смотри, лейтенант, здесь Варта полукольцом обходит город Мстув, и пройти в него можно только по единственному мосту. Не забывай, что мы идем в головном отряде корпуса, на нас легла большая ответственность. Темп продвижения и освобождения Ченстохова определен приказом командарма.
И, конечно, есть заграждения, минные поля, рвы. Известно также, что у гитлеровцев недалеко от Ченстохова есть аэродром. Следовательно, надо постоянно следить за небом. И еще: гитлеровцы всюду «нашпиговали» фаустпатронщиков, так что смотрите в оба…».
— Семен, есть у меня разведчик, — обратился Горюшкин к Хохрякову, — Михаил Налетов, он обхитрит фрицев, охраняющих
мост. Надо его с головным танком послать.
— Зови.
— Ну, Налетов, ознакомь со своим замыслом.
— А что выкладывать?! Справимся, увидим по ходу.
— Хорошо, старшина, успеха вам всем. Вперед, ребята!
Гвардейцы помчались к Варте.
Комбат Хохряков помнил ошибку под Староконстантиновом: промедление смерти подобно. Отступающий противник всегда стремится отойти на заранее подготовленные рубежи обороны. Рубеж этот старается сохранить, пока не отойдут основные силы, и только тогда, в случае необходимости, взрывает мост или переправу.
Вот и у Пилицы противник все приготовил для взрыва моста, но его наши танки застали врасплох, так что им было не до взрыва. Драпанули. А кто остался жив, еле-еле успел унести ноги.
Вдруг Агеев, который был далеко впереди, сообщает комбату:
— Навстречу идут колонны гитлеровцев, машины… Много, много… — Гриша, вперед, врезайся в колонну, — скомандовал Хохряков, — только вперед! Скоро мы подойдем — поможем.
Оказалось, через Варту прошли колонны немцев и устремились к мосту через Пилицу. Они шли на помощь своим артиллеристам, которые были уже уничтожены танкистами Моцного. Движущиеся немецкие колонны еще не знали о разгроме их артиллерии у Пилицы. Мост уже находился в руках русских войск.
Колонны противника дрогнули, неожиданно увидев мчащиеся навстречу «тридцатьчетверки». Противник растерялся. Появление русских привело его в смятение. Паника и ужас охватили фашистов.
Танки Агеева врезались в колонну. Строчат пулеметы…
«Тридцатьчетверки» переворачивали горящие машины, сталкивали их в сторону от дороги, в щепки превращались повозки. Под напором танков в страшной панике гитлеровцы бросали оружие и разбегались. Тех, кто пытался изготовиться к бою, автоматчики Горюшкина расстреливали. В батальоне Хохрякова был виртуозный механик-водитель Тесленко. Он горел в шести танках, не раз был ранен и снова возвращался в батальон. Комбат восхищался этим водителем.
Вот что рассказал Тесленко: «Настигнутые гитлеровцы разбегались в стороны, в поле… Они вязли в грязи, как мухи на липучке. Были случаи, когда притворялись убитыми, но под пулеметным огнем действительно затихали, а другие поднимали руки и сдавались в плен, при этом кричали: «Гитлер капут!».
Эсэсовцы, замыкавшие колонну, расстреливали своих же солдат и офицеров, сдававшихся в плен. Они пытались организовать сопротивление, развернуть пушки, но не успели. Гвардейцы сокрушили их вместе с расчетами.
Подоспели основные силы батальона. Танки мяли повозки, машины, пушки, всех тех, кто еще продолжал сопротивляться…
На протяжении более километра строчили танковые пулеметы и автоматы десантников, уничтожая гитлеровцев.
Механик-водитель Иванов на большой скорости настигал убегавших эсэсовцев, их косили пулеметные очереди. Многие попали под гусеницы танков…
Доложив по рации комбригу Чугункову обстановку, Хохряков приказал прекратить преследование противника.
На холме недалеко от шоссе стоял танк Хохрякова. Батальон остановился. Комбат собрал офицеров. Он говорил, как всегда, спокойно, конкретно.
Хохряков ставил дальнейшую задачу — захват Мстува, но прежде всего надо успеть захватить мост через Варту. Не дать противнику взорвать .его. Через этот мост потом пойдут все подразделения 3-й танковой армии. Ответственность была высокая. Мост имел особое значение. И Хохряков это понимал. Он знал, что форсировать Варту без моста невозможно, так как противоположный ее берег высок и обрывист…
— Возьмем мост, — говорил комбат, — а там путь будет открыт на Мстув и Ченстохов. Сейчас дерзость батальона должна быть как никогда.
Видимо, командарм, имея далеко идущие разведданные о многом, решил использовать батальон Хохрякова в качестве внезапной силовой разведки. Но и командарм не предполагал, что танки Хохрякова могут встретить на пути между Пилицей и Вартой несколько немецких подразделений.
А комбат Хохряков не мог упустить такой момент.
— После Мстува, — продолжал комбат, — нам надо ворваться в Ченстохов, захватить станцию, перекрыть шоссейные дороги…
Замысел Рыбалко стал ясен всем офицерам.
У Хохрякова сложились твердые взгляды на систему воспитания командиров. Он считал, что самым главным должно быть правило — развивать способность к самостоятельности, решительности и смелости. И эти качества должны проявиться в предстоящих боях.
Поставив очередную задачу, комбат заулыбался. Лица многихкомандиров трудно было сразу узнать: до того они забрызганы всякой грязью.
С трудом осознавалось, что произошло в это январское утро: быстрое форсирование реки Пилины и полный разгром подразделений противника.
Комбат приказал одному командиру взвода оформить пленных, написать «маршрутку» им и потом догонять батальон.
Оформление пленных немцев прошло оперативно. Их построили в колонну по четыре двумя группами человек по 700—800 и выписали «пропускную».
Среди пленных были и такие, кто мог объясняться по-русски. Дорога, по которой недавно шли немецкие колонны, была ужасной. Смяты повозки, пушки, машины, солдаты…
Пока батальон расправлялся с немцами на шоссе, от моста реки Пилицы прибыл Моцный со своим взводом. Он доложил Хохрякову о выполнении задания.
— Молодец, Толя, все твои ребята что надо, — похвалил комбат. — Теперь на Варту!..
Под стать Анатолию Моцному были и Григорий Агеев, и Владимир Машинин, и Василий Дмитриенко. Все они не только хорошие танкисты и командиры, но и надежные фронтовые друзья не разлей вода.
С Василием Александровичем Дмитриенко мы встречались не раз и на родине комбата Хохрякова, и там, где проходил их боевой путь.
— Как сейчас, вижу комбата, — рассказал Василий Александрович, — спокойного, со строгим взглядом, с синими точками от окалины или от пороховых газов на лице.
При разговоре Семен Васильевич интонацию голоса не менял, говорил негромко.
Однажды, уже на территории Германии, батальон шел ночью. Впереди в деревне горели дома. Здесь противник держал оборону. Наши роты вели наступательный бой. Гитлеровцы яростно сопротивлялись, задерживая наше наступление.
Поразило, что вокруг идет трескотня пулеметов, рвутся снаряды, а комбат хладнокровно, спокойно дает распоряжения. И у нас, офицеров, спадало напряжение. Своим примером он вселял спокойствие и веру в успешный исход боя.
Мы, молодые офицеры, гордились своим комбатом.
Сам Дмитриенко прошел большой боевой путь во 2-м танковом батальоне: участвовал в Курской битве, форсировал Днепр. Когда шли на Житомир, от его меткого выстрела запылал гитлеровский танк. Трое суток без отдыха шли танкисты с боями. Жаркий бой разыгрался в селе Сингуры. Здесь сосредоточилось большое танковое подразделение противника. Сопротивление врага было сломлено.
В 1978 году мы с бывшими гвардейцами ехали в Сингуры и, не доехав до села километра два, вышли из автобуса и пошли по полю.
— Вот здесь подбили наши «тридцатьчетверку», — сказал Урсулов.
— А на том бугорке шлепнули «пантеру», — дополнил Дмитриенко…
В памяти танкистов осталось многое от войны. Такое трудно забыть.
Узнав от шофера, что в село идут гости, навстречу бывшим танкистам шла восьмидесятилетняя Мария Лукашевна Хоменко с двумя маленькими девочками. В руках малышей алели тюльпаны. Не дойдя до гостей шага четыре, пожилая женщина низко поклонилась и сказала: «Милости просим в наше село, дорогие наши освободители».
И гвардейцы обняли убеленную сединой мать. А ручонки девочек протянули гостям ранние цветы.
Шофер автобуса сообщил, что идут гости. Весть быстро разнеслась по Сингурам. Все село — и стар и млад — встречали своих освободителей. Была теплая, радостная, со слезами на глазах, незабываемая встреча. Встреча простых людей, переживших больше чем двухлетнюю оккупацию гитлеровцев, со своими освободителями. Но об этом поговорим потом.
— Мы прошли Фастов, — продолжал рассказывать Дмитриенко, — в деревушке за ним нас сильно контратаковал противник. Многие «тридцатьчетверки» в селе горели. Безлошадные танкисты собрались на комбатовский танк и стали отходить по центральной улице. Наш танк стал неуправляем. Я приказал механику-водителю Морозову снять с машины самое необходимое и зажечь ее, как непригодную. А сами перебрались тоже на «тридцатьчетверку» комбата. По полю отходила, а вернее, бежала пехота, шли машины. С воздуха нас поливали пулеметным огнем самолеты противника. И драпали мы около десяти километров до рубежа наших артиллеристов.
С Хохряковым Василий Дмитриенко прошел путь от сингуровской земли до немецкого села Гари. Был командиром танка, заместителем командира роты по технической и строевой части у Владимира Машинина.
Перед боем они вместе с механиками-водителями осматривали технику, устраняли неисправность, готовились к операциям. В бою в случае необходимости эвакуировали подбитые танки.
Но так как операции были больше наступательными, то Дмитриенко большую часть времени находился в танке.
— Однажды, — вспоминает Дмитриенко, — комбриг В. Г. Лебедев вызвал нас с двумя механиками-водителями и разведчиками и говорит: «Сегодня ночью пробраться за передовую и две подбитые «тридцатьчетверки» пригнать».
Была зима. Завести машины не удалось, сняли рации и пулеметы. На обратном пути столкнулись с гитлеровцами. Завязался бой. И все же вернулись в батальон благополучно.
Вернемся к событиям на пути к Варте.
— По машинам! — разнеслась команда.
В разведку и в охранение вышел взвод Лучкина. Его танки с десантом на броне помчались в сторону Варты.
Узел обороны Мстува был заранее подготовлен в инженерном отношении. За Вартой сооружены дзоты, бетонные бункеры, заграждения из колючей проволоки. Вырыты окопы, противотанковый ров, места для пулеметов и артиллерии. Все это на втором рубеже обороны немцев перед Ченстоховом.
Мост через Варту — водный рубеж — противник сохранял, пока не пройдут по нему отходящие немецкие части. И только потом, в случае необходимости, его можно будет взорвать.
Охрана моста у Варты недавно пропустила свои подразделения к Пилице и не подозревала, что сюда уже идут русские танки. Она не знала, что прошедшие немецкие подразделения через Варту уже разбиты. И, конечно, никак не могла ожидать русских у моста на Варте.
Зная замысел врага, что он может взорвать мост, Хохряков принимает самые смелые и дерзкие решения. Он понимал: у моста надо появиться внезапно. Поэтому послал туда опытных и находчивых офицеров.
За Лучкиным шли взводы Агеева и Моцного.
Лучкин обеспечил быстрое продвижение батальона, но сам он был ранен в голову.
Вперед вырывается Моцный и на бешеной скорости проскакивает мост. Танкисты и десантники ошеломили охрану. Охрана моста ожидала, что могут пойти свои отходящие части, а появились русские. Завязалась перестрелка.
Противник открыл огонь из пушек и бронетранспортеров. Но танки Моцного уничтожили охрану, которая даже не успела поджечь шнур, чтобы взорвать мост. Водная преграда для наших наступательных войск была свободной. Мост в руках гвардейцев.
Моцный по рации сообщал комбату:
— Мост взяли, товарищ майор.
— Ай да молодцы гвардейцы! Ну какие вы молодцы! — похвалил их Хохряков. — Держитесь, мы на подходе…
Хохряков доложил комбригу Чугункову о захвате моста через Варту. Оказалось: у него на командном пункте все еще находился командарм. Он взял трубку:
— Сынок, благодарю тебя, молодец! Теперь к Ченстохову. Всех к наградам. Я надеюсь на вас! Главное — скорость. Продолжайте наступление, — напутствовал Рыбалко .
Батальон Хохрякова после форсирования Пилицы действовал энергично, чувствовал себя хозяином положения. Танкисты перешли Варту. У моста оставили взвод танков для охраны.
Гвардейцы устремились на Мстув. Предстояли новые сложные бои. Танки мчались в направлении города. Одна машина загорелась. Экипаж продолжал выполнять задание. К счастью, пламя удалось сбить скоростью танка. Экипаж отделался ожогами. Перед Мстувом танкисты остановились в деревне Святая Анна.
Жители хлебом-солью встретили их…
Завязался оживленный разговор.
— Скорее выгоняйте идолов,— просили польские крестьяне,— гоните их в свое логово…
Но остановка-передышка была короткой. Надо спешить, время не ждет. Ченстохов приказано захватить во что бы то ни стало.
— Вперед! — раздалась команда комбата. Танки Агеева помчались первыми.
— Товарищ майор, иду на Мстув, — сообщил комбату Агеев. — Идём по шоссе в глубокой балке, впереди навстречу движутся
гитлеровцы. Много. Как быть?
— Гриша, держись!
Комбат Хохряков понимал, в какое положение попал взвод лейтенанта Агеева. Он лицом к лицу встретился с преобладающими силами врага. В таких ситуациях воины проверяются на прочность.
Внезапность появления русских танков у Мстува привела гитлеровцев на какое-то мгновение в замешательство. Хохряков уже подал команду, и танкисты с автоматчиками на броне мчались на помощь Агееву. А Агеев действовал по обстановке.
— Гриша, если можешь, отойди в сторону и зайди в хвост колонны, а мы ударим в лоб.
Танки Хохрякова на бешеной скорости уже лавиной мчались в атаку.
Опомнившись, гитлеровцы стали разворачивать противотанковые орудия. Но натиск гвардейцев был настолько силен, что крушились орудия, не успевшие сделать и выстрела. Офицеры и солдаты убегали и прятались за одинокими домами. Непродолжительный бой закончился поражением гитлеровцев.
Мстув — небольшой городок, уютно расположился в долине.
На возвышенностях, окружавших долину, разместились пулеметные гнезда, бетонные бункеры, противотанковые пушки, окопы…
После Варты танки Хохрякова шли почти без преград, всюду валялись брошенные орудия, повозки, ящики…
Ближе к городу с высот немцы вели огонь. Комбат передал по рации не вступать в бой, только отвечать огнем в крайне необходимых случаях. Хохряков торопил батальон.
Командиру танка Золотову комбат приказал мчаться к центру Мстува за Агеевым. Скорость регулировал сам Хохряков по рации.
Впереди наших танков шли немецкие колонны. Гитлеровцы надеялись занять оборону в Мстуве.
Комбат посылает Моцного вперед. Тот догоняет Золотова, и они, как коршуны, налетают на немецкую пехоту и артиллерию.
— Моцный, не увлекайся,— предупреждает Хохряков,— главное — Мстув.
На пути два дзота. Бьет пушка. Грозит гибель. Стрелять из танка бесполезно. Моцный кидает гранату в дзот. Точное попадание — и противник умолк. Это принесло спасение.
— Толя, догоняй Агеева, — приказывает комбат, — у него испортилась рация. Моцный на предельной скорости мчится к Агееву, который уже в городе.
«Агеев — молодой офицер. Всегда спокоен. Глядя на него, трудно было предположить в нем боевой темперамент. Но это только казалось. Не было случая, чтобы он не выполнил задания. Хохряков был уверен в нем…»
Так начал рассказ об Агееве бывший замкомбата Козлов.
Высокая точность Агеева впервые проявилась еще во время боев за Букринский плацдарм. Случилось так, что в атаку шли три наших танка. Агеев был впереди. Неожиданно перед ними возникли 15 немецких самоходок. Он успел поставить танк в лощину таким образом, что машина стала неуязвимой. Немецкие снаряды рикошетили или перелетали. Агеев выбирал моменты, посылал снаряды по самоходкам и подбил одну. Когда немецкая пехота приблизилась и стала обходить танк Агеева, он, не теряя из виду самоходок, вытащил пулемет из танка и устроил оборону… Спокойствие не изменило молодому офицеру. Решение было принято моментально и проведено с предельной быстротой. Другие два танка Агеева зашли самоходкам с фланга и вели по ним огонь…
С тех пор прошло более года, Агеев созрел как командир-танкист. Возглавляя головную походную заставу во время последнего рейда на Ченстохов, Агеев мчался на больших скоростях. Он получил приказ возглавлять разведку. Ему было известно, что впереди ров, и он понимал: если отступающие немцы войдут в город раньше его танков, то удачная операция затормозится.
Когда разведчики шли на Мстув, внимательный Агеев заметил, как по десанту впереди идущего танка стали стрелять немецкие автоматчики. И здесь проявилась точность и быстрота офицера. Агеев устремился к домам, где укрылись автоматчики, снес один за другим два дома и раздавил много гитлеровцев.
Но и в эту минуту он не ослабил внимания.
— Стреляй по фигуре! — приказал Агеев командиру орудия Хлебникову. Он выстрелил в деревянную статую и снес ее вместе с укрывавшейся за ней пушкой. Немецкий артиллерийский расчет прицеливался ударить по танку Агеева, но не успел.
Завернув за угол, танк Агеева раздавил две машины с немецкой пехотой и стал расстреливать убегающих фашистов…
Теперь предстояло мчаться к центру крупного узла немецкой обороны. Ворвавшись в город, Агеев заметил, как танк противника разворачивает пушку, но гвардейцы опередили «тигра» и уничтожили его.
Агеев, двигаясь впереди всех подразделений батальона, своими стремительными действиями воодушевлял танкистов при наступлении. И вместе с тем его взвод наводил страх и панику на противника.
Моцный, догоняя Агеева, на ходу бьет по танкам и зениткам противника. Вот на пути выползает «тигр». Танк Моцного сбавил скорость и выстрелил. Гитлеровский танк, лязгнув перебитой гусеницей, завертелся на месте. Ему послали еще снаряд…
Еще один «тигр» свернул влево от дороги, чтобы зайти в тыл гвардейцам. Он шел осторожно, боясь подставить более уязвимый борт. А когда все же подался в сторону и развернулся, Моцный прицелился и нажал на спуск. От танка повалил густой черный дым. Группа вражеских автоматчиков соскочила с танка, но их тут же настигла пулеметная очередь.
Танк Моцного несется дальше, давит пехоту. Смял две пушки. Кругом стреляют зенитки, фаустники, автоматчики — кромешный ад.
Моцный, не ввязываясь в бой с ними, на большой скорости мчится вперед и проскакивает этот заслон.
Он докладывает комбату:
— Веду бой один, проскочил немецкий заслон, решил двигаться к центру…
— Действуй, Толя, и будь осторожен, — предупредил Хохряков. Неожиданно немецкое штурмовое орудие, находящееся впере ди, бьет в упор. Промах. Модный из пулемета снимает расчет…
За Моцным идет уже рота Машинина. Машинин докладывает комбату:
— Веду бой, много зениток, пехоты…
— Володя, оставь мне их, сам жми вперед, догоняй Моцного и Агеева.
— Кончаются снаряды, Семен Васильевич…
— Володя, дружок, вперед, вперед…
«Рота Машинина с десантом автоматчиков подходила к Мстуву, — писала фронтовая газета «Во славу Родины», — это был последний опорный пункт немцев на подступах к Ченстохову, крупному и важному городу и очагу в обороне противника».
Рота получила сообщение Лучкина: «Впереди противотанковый ров. На другой стороне в дзотах установлены пушки, они ведут огонь по нашим машинам».
Лучкин двумя танками завязал с ними бой. Третий танк Башева он направил подготовить проход в противотанковом рве. Машинин приказал Лучкину продолжать бой, а сам устремился к проходу. У прохода через ров Башева уже не было. Сделав проход, лейтенант помчался дальше. Он решил действовать самостоятельно. Машина Башева вышла на шоссе и на большой скорости помчалась к городу.
Вот она уже мчится по улицам Мстува. Немцы не успели произвести по танку ни одного выстрела. И лишь когда героический экипаж Башева начал истреблять огнем и гусеницами немцев, занявших оборону, по танкам ударили орудия.
— Машинин, как обстановка? — запрашивал Хохряков.
— Ров прошли. Ведем бой в городе.
— Держитесь, скоро поможем, — сказал комбат.
Механик-водитель Башева резко повернул танк в сторону, откуда стреляли немцы, одним рывком проскочил несколько метров и скрылся за домом.
Башев вступил в перестрелку с немецкими пушками. Огонь был настолько плотным, а главное неожиданным, что экипажу Башева стало жарко. В это время подъехал на скорости Агеев. Один танк он оставил вести огонь с автоматчиками противника, засевшими в домах, а с двумя машинами помчался на помощь Башеву.
Башев, увидев танки Агеева, скрываясь за домами, пошел во фланг вражеских орудий. Две пушки он раздавил с ходу, а три расстрелял.
Вот машина Башева ворвалась на одну из улиц. За ней устремились другие танки. Завязался бой. На перекрестке почти перед самым носом «тридцатьчетверки» показался вражеский танк.
— Бронебойным! — раздалась команда. Но снаряд прошел поверх башни и угодил в здание. В это время другая «тридцатьчетверка» ударила точно в цель, и машина противника замерла.
Тем временем Агеев двумя танками с автоматчиками Ванеева очищали от противника дома.
Остальные танки батальона вступили в город, когда уже бой шел в центре его.
Машинин быстро рассредоточил танки по улицам, и вместе с автоматчиками стали очищать дома от фрицев. Автоматчики действовали героически, как и танкисты. Они вовремя предупреждали экипажи танкистов об опасности, указывая на огневые точки противника, а также надежно охраняли танки, не давая гитлеровцам забрасывать их гранатами и бутылками с горючей смесью…
«…Машинин командовал людьми под стать комбату Хохрякову, — писала фронтовая газета, — без крика, разумно. Он отлично разбирался в тактике танкового боя. А в разведку посылал всех, поочередно, давая возможность каждому испытать свое солдатское счастье. Сам Машинин был смел, справедлив, заботился о танкистах. Комбат постоянно поддерживал связь с разведчиками, следил за действиями роты Машинина как направляющего и в нужные моменты мгновенно оказывал ей помощь…»
Танки Хохрякова на большой скорости мчались почти по всем улицам города. У площади было большое скопление немецких машин, пушек, другой техники и солдат…
Гитлеровцы никак не ожидали здесь русских. Они были ошеломлены появлением наших «тридцатьчетверок». Побросав все, немцы разбегались в скверы, за дома… Танкисты поливали гитлеровцев свинцом из пулеметов, давили гусеницами пушки, машины, солдат… Гусеницы танков стали красными от крови…
— После площади, — рассказал Малышев, — прошли еще несколько кварталов. Справа по ходу наше внимание привлек большой дом. Остановились.
— Посмотрите, что там, — сказал Хохряков автоматчикам. Через несколько минут «воробушки» вывели из дома около сотни немецких солдат и офицеров. Немцы занимались в классах и не ожидали появления русских.
— Комбат во время движения батальона находился на борту возле люка, — продолжает рассказывать Малышев, — рядом на радиостанции работал я.
И при выходе из Мстува, на другом конце города, мы встретили сильное сопротивление противника. Туда немцы успели уже сообщить о нахождении наших танков в городе.
Самоходные орудия открыли сильный огонь. Пришлось снова принять бой. Враг был силен и упорно сопротивлялся.
— Машинин, быстро на другую улицу и зайди с левого фланга, — приказал комбат. — Селифонов — на правый фланг.
Сам Хохряков пошел в лобовую атаку. Завязался ожесточенный бой. Самоходки били беспрестанно. «Тридцатьчетверки» Хохрякова вели прицельный огонь. Машинин и Селифонов ударили по самоходкам с флангов…
— Комбат, «пантера», — крикнул Былинин.
— Вижу, Боря, вижу.
Шемякин сделал короткую остановку. Клацнул затвор пушки, прогремел выстрел.
— Рикошет, Костя, заходи с борта!
Механик-водитель быстро повернул танк. Выстрел. На этот раз снаряд ударил точно: «пантера» зачадила и быстро вспыхнула. Как ни сопротивлялся враг, он был разбит. Гвардейцы захватили трофеи, и немалые. После боя вышли на окраину города и остановились. Автоматчики спрыгнули с танков, из люков высунулись закоптившиеся танкисты, сверкали только зубы белизной…
— Старшина, — обратился комбат к Бычковскому, — как ты думаешь, заработали гвардейцы фронтовые?
Бычковский улыбается:
— Еще как, да разве только по сто — значительно больше…
Помпохоз был запаслив. Этому его научил Хохряков. Комбат не раз ему напоминал:
— Где бы мы ни были, в какой обстановке ни находились, танкисты должны быть накормлены. И ты должен заботиться…
И у старшины всегда был запас. Он уже развязал мешки с вареными курами и хлебом…
После обеда все заговорили оживленно.
— Товарищ майор, — с улыбкой обратился водитель Сергейцев,— после сытного обеда… неплохо бы вздремнуть часок?
Все притихли и смотрели на комбата. Хохряков посмотрел на часы и спокойно сказал: «Сорок минут отдыха. Нас ждет Ченстохов. Командарм и комбриг уже дважды запрашивали, как продвигаются дела у нас… торопят. Отдохнем потом».
Стало тихо. Будто здесь и не громыхали пушки, не строчили пулеметы, автоматы… Тянуло только гарью…
Комбат на минуту задумался. Думал он, наверное, о предстоящей операции. А может, вспомнил свое село Коелгу, своих родных, друзей, Копейск, где прошли молодые годы…
Вот он уже развернул карту и стал внимательно уточнять что-то…
Прямо на броне похрапывали уставшие танкисты. Лишь некоторые негромко разговаривали.
Недалеко от Селифонова один автоматчик говорит Малышеву:
— А комбат у вас толковый.
— Да, с таким можно идти в бой, — ответил Малышев, — он наш, ну весь как есть свой.
Танкисты к комбату относились с душой, как и он к ним. Взаимно. Комбат что надо. От Хохрякова действительно всегда веяло какой-то чистотой и правдивостью. Он умел находить общий язык с рядовыми танкистами и с командирами. Тут между ними не было никакой разницы.
— Он, даже когда ругает, что бывает очень редко, — добавил Сергейцев, — не повышает голоса…
Люди рядом с Хохряковым становились мужественнее и добрее.
Хохряков много раз рисковал собой, чтобы в бою спасти других. И тут хочется привести один пример.
С бывшим комбригом Чугунковым автор встречался трижды в Ульяновске, в его квартире. Человек он гостеприимный, разговорчивый, несуетливый, уравновешенный.
Помнится, мы приехали к нему с учениками. Хозяин усадил нас за стол, а гостеприимная хозяйка Ольга Дмитриевна поставила на стол самовар. Под напевы золотистого цвета самовара пили чай. Иван Ильич много рассказывал нам о Хохрякове, показал фронтовые фотографии, документы, вырезки из газет, журналов.
Хозяин дома был прост и быстро расположил нас к себе. С ним легко было говорить.
Из его рассказов вспоминается такой эпизод.
«Батальон Хохрякова подходил к населенному пункту. В самом узком месте танкисты настигли колонну немецких грузовиков с боеприпасами и с ходу расстреляли их. Некоторые машины загорелись. Начали рваться снаряды. Раздался мощный взрыв. На дороге образовалась пробка. Немецкие машины натыкались друг на друга, безнадежно сползали в кюветы и застывали там. Колонна танкистов сжалась, как пружина.
Взрывной волной повредило ближайший танк батальона. Танкистам надо продвигаться вперед, но не позволяет образовавшаяся пробка на дороге. Развернуть танки и пойти в обход не позволяют кручи как слева, так и справа…
— Всем покинуть машину, — приказал комбат экипажу переднего танка. — Быстро! Быстро!
Танкисты посмотрели на комбата и не поняли сразу, чего он хочет.
— Всем немедленно покинуть машину!
Комбат сел за рычаги танка, оставив с собой водителя Шемякина. Ему он приказал закрыть все люки. Танк подошел к первой горящей немецкой машине и потихоньку столкнул ее в кювет. То же самое проделал с другой, третьей… Вот и последняя машина на обочине. Путь был очищен.
— Вперед! — подал знак Хохряков.
Когда танки прошли это узкое место и отъехали с километр, раздались мощные взрывы…
— Почему ты это рискованное дело, товарищ майор, взял на себя? — спросил я тогда Хохрякова.
Он ответил:
— Ради ускорения и выполнения боевого задания.
— Но во время толчка танка о горящую машину с боеприпасами
мог произойти взрыв? — задал я ему еще вопрос. — От танка
остались бы лишь обломки…
Комбат после паузы произнес:
— У меня есть небольшой опыт, это уже не впервые».
— Так этот мужественный человек, показывая личный пример, как надо действовать, не ставил на карту жизнь других, — этими словами закончил наш рассказчик.
Хохряков неизменно оказывался там, где людям было трудно. Он замечал человека, у которого случилась беда. Все знали и то, сколько ненависти в его груди. Ненависти к врагу, преступившему все законы человеческой морали, посягнув на самое святое — нашу Родину.
Любовь к чистому, светлому и доброму и ненависть ко всему подлому — в этом были сила и величие комбата.
С раннего утра и до позднего вечера неутомимый комбат был с танкистами, разделяя с ними все. Ему не было равных в бригаде.
Глотая фронтовую гарь, пыль и копоть, он все годы войны шел вперед, боролся за освобождение своей родной земли… Он неизменно оказывался там, где людям было трудно.
А теперь вернемся к отдыхающим танкистам.
Ровно через сорок минут по батальону разнеслась команда:
— По машинам!
Яростно взревел мотор, и «тридцатьчетверка» комбата ринулась вперед.
Золотов со своим экипажем первым мчался в сторону Ченстохова. Прошло некоторое время, и от него поступило сообщение:
— Впереди нас противотанковый ров. К мосту отходят немцы.
— Лейтенант, вперед, не задерживайся, — приказал Хохряков.
Комбат дает последние указания командирам.
Рассказывает Сергейцев:
«Я выжал максимальную скорость и направил танк в скопище машин и немецких солдат. Перевернул две грузовые машины, раздавил легковую с офицерами… Расчистив дорогу, мы вновь на скорости пошли к мосту. Был небольшой туман, и я не заметил, что мост сооружен не прямо, а под углом. Машина свалилась в ров.
Командир приказал защищать машину от немцев, пытавшихся подойти к ней. Мы вытащили из танка пулеметы и заняли оборону. Немцы наседали. Мы открыли огонь.
Неожиданно перед танком разорвался снаряд, меня ослепило. Когда я очнулся, рядом никого не было. Вижу, надо мной поднялся немец и прицеливается, чтобы проткнуть меня штыком. Я мгновенно выхватил наган и успел выстрелить раньше, чем он нанес удар.
Выглянув из рва, я увидел своих из экипажа. Они несли ручной пулемет, бежали на мой выстрел.
Выяснилось: с насыпи спускался немецкий офицер с ручным пулеметом, а недалеко от него шли несколько солдат. Из пулемета Золотов снял их. И пока поблизости не было фрицев, они решили сбегать за трофеем.
— Пригодится, — утвердительно сказал командир, — у наших пулеметов патроны убывают.
Мы обнаружили шнур, тянущийся к мосту издалека. Шнур горел. Быстро подбежав, обрезали его ножами. Под мостом висел мешок с толом. Мешок сняли. Видим, ко рву опять приближаются гитлеровцы. Бежим к танку — и за пулеметы.
За стрельбой и не заметили, как один из немецких автоматчиков сзади подкрался совсем близко и крикнул: «Рус, сдавайс!».
Но торжество его было недолгим. Его тут же успели пристрелить.
Наше положение было нелегким. Нельзя поднять головы. Немцев подошло много, и они беспрестанно строчили из автоматов.
Мы пошли на хитрость. После пулеметной очереди с одной стороны танка быстро переползли на другую. Выждали, когда фрицы подползут поближе к машине, и дали очередь из другого пулемета.
Гитлеровцы еще больше обозлились и предприняли новую атаку. Решаем: «Будем отбиваться до последнего патрона».
Продолжает рассказывать Босин:
«Немцы все атакуют. Мы отстреливаемся, бросаем лимонки. Пулеметные ленты кончаются. Но еще есть в трофейном. Пригодится.
Гитлеровцы наседают. Увлеклись стрельбой и не заметили, как опять сзади подкрался еще один немец и бросил гранату. Осколком тяжело ранило в живот Золотова. Меня тоже ранило. Золотов вскоре скончался. Мы потеряли отличного командира и друга. Виктор Золотов был лет тридцати. Ленинградец. Не белоручка. Всегда помогал в ремонте машины. На него можно было положиться. Такой в беде не оставит. И Хохряков ценил нашего командира.
Двое из экипажа продолжали вести огонь… И вдруг видим: подходит танк Агеева. Гвардейцы из пулеметов строчат по фрицам…
От взора Агеева не ускользнуло и то, что недалеко к насыпи немцы подвезли две пушки и готовятся открыть огонь по нашему танку и по его машине.
— Хлебников, по пушкам! — кричит Агеев стрелку. Сам он поливает по расчетам из пулемета.
Хлебников прицелился и выстрелил. Пушка уничтожена. Еще выстрел. И второе орудие разлетелось…
Тут подъехали еще наши машины. Комбат посмотрел на наш танк и спокойно сказал:
— Надо подогнать тягачи. Босина отправить в госпиталь.
— Потом, когда я вернулся из госпиталя, — вспоминает Босин, — мне рассказал Пегов: «Батальон пошел дальше. Мы ждали
тягачей. Наступила звездная ночь. Сидим, ждем. Вдруг услышали гул мотора. Видим: танк. Думали, тягач. Он подошел к мосту,
стал переходить ров. Неожиданно раздается грохот…
В ров упал еще один танк. Это была машина младшего лейтенанта Гладышко…
И пришлось нам в этой западне сидеть двое суток.
А когда сидели и ждали тягачей, вспоминали, как в одном бою наш танк подожгли немцы. Сергейцев горящий танк провел около километра в населенном пункте. Когда загорелась одежда, на ходу выпрыгивали в кювет. Хорошо, что там была вода. Тем и спаслись. А танк продолжал двигаться. Через минуту-две он взорвался.
Вспоминали многое. Поговорили и о доме, и как жили до войны…
Наконец пришли тягачи и вытащили нас из плена. И мы пошли в сторону Ченстохова. Правда, наш танк двигался на одной гусенице с помощью тягача. При падении в ров гусеница вышла из строя».
Перед Ченстоховом на пригорке находился немецкий аэродром. На подступах к городу и на подходах к аэродрому гитлеровцы заранее построили тройную линию укрепления…
Танки Хохрякова шли в низине. Решили послать к аэродрому один танк в разведку. Он только поднялся на пригорок, как снаряд угодил в днище машины. Танк загорелся. Послали другой. С ним произошло то же самое. И третий танк потерпел неудачу.
Прежде чем пойти на противника, комбат детально рассматривал карту, местность, выбирал такой путь, чтобы батальон был вне поля зрения противника. В то же время важно хорошо видеть врага. Хохряков выбирал удобную позицию для поражения гитлеровцев.
Командиры посовещались и решили развернуться цепью, а потом на большой скорости обрушиться на аэродром.
Один взвод ворвался на аэродром и начал уничтожать не успевшие подняться самолеты. Но несколько «мессеров» все же взлетели и стали обрабатывать наши «тридцатьчетверки».
Комбат приказал на большой скорости двигаться к домам и укрыться за ними от самолетов.
Вдруг появились три наших истребителя. Они завязали бой с «мессерами» и отвлекли немецких летчиков от танков Хохрякова.
И все же «мессеру» удалось подбить танк Лучкина. Подошли ремонтники и стали восстанавливать машину, а Лучкин пошел умываться: он весь был забрызган кровью. Башева ранило. Он ругал себя: «Как я мог попасть под самолеты…». Но поле боя он не покинул. Его раны танкисты перевязали, и он вернулся в экипаж.
Потом выяснилось: перед аэродромом на пути наших танков была замаскирована пушка. Два пожилых немца и подбили три наших танка. Гитлеровцев тут же пристрелили и раздавили их орудие.
Взвод Агеева, находившийся впереди батальона, на своем пути встретил две немецкие самоходные установки. Пока они разворачи вались, экипаж Агеева одну уничтожил. Мимо второй танк проскочил и помчался в сторону города. Впереди шел танк Моцного. Он наткнулся на засаду противника с замаскированной противотанковой пушкой. Гитлеровцы подбили машину Моцного. Танк еще немного прошел и остановился/ Механик-водитель убит. Радист садится за рычаги и разворачивает машину. Стрелок бьет по немецкой пушке, еще выстрел, и пушка уничтожена вместе с расчетом.
От разрыва снаряда осколком ранило в глаз Моцного и еще одного члена экипажа. Машина не заводится. На какое-то время Моцный теряет сознание. Его радист перевязал.
Из молочного тумана у Моцного возникает мысль: «Немцы могут взять живым…».
— Снять пулеметы, — приказывает командир. Он с трудом разомкнул веки одного глаза.
— Сообщи Агееву, что машина подбита, — сказал он радисту,— раненого отправь… — не договорил Моцный.
Придя кое-как в себя, Моцный одним глазом видит, как к его танку идут немецкие пехотинцы. Он с трудом припал к пулемету. В упор гвардеец расстрелял несколько десятков человек противника.
Немцы еще и еще раз пытались атаковать оставшийся экипаж Моцного, но каждый раз натыкались на пулеметный огонь…
Агееву передали о Моцном, и он быстро помчался на помощь своему другу.
— Толя, ко мне! — кричит Агеев. Его танк остановился рядом.
— Гриша, помоги, — еле слышно просит Моцный, — сообщи Хохрякову, что…
Дальше Агеев не расслышал, что сказал ему друг. Агеев помог Моцному подняться на танк.
Минуты через три Агеев соединил Моцного с комбатом.
— Товарищ майор, Семен Васильевич, — впервые он назвал комбата по имени-отчеству…
Но Хохряков прервал его:
— Толя, немедленно отправляйся в госпиталь и не забывай нас. Обязательно вернись к нам…
Моцный уже плохо слышал и соображал. Только на девятые сутки он пришел в себя. Осколок, повредивший глаз, глубоко прошел в голову…
Забегая вперед, следует сказать, что после длительного лечения Анатолий Моцный вернулся в батальон Хохрякова и продолжил с танкистами дальнейший боевой путь.
— Лейтенант Моцный — отличный командир, — однажды на планерке сказал Хохряков. Это была высокая похвала командира батальона.
Смелый, находчивый был лейтенант. В бою хорошо ориентировался, а когда обстановка диктовала, принимал самостоятельные решения. Для танкистов он был примером. Он никогда не падал духом, хотя ему не раз приходилось бывать в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях.
— Не должно быть такого, — говорил Моцный своему экипажу,— чтобы русский танкист спасовал перед трудностями.
Начиная от Пилицы и до Ченстохова он с честью выполнил свою задачу. Первым проскочил мост через Варту, расправился с охраной и до самого Ченстохова шел со своим экипажем впереди батальона, громя фашистов.
Комбат Хохряков очень ценил лейтенанта Моцного, доверял ему много. А поручив боевое задание, надеялся, что он выполнит. С комбатом Хохряковым Моцный прошел в боях сотни километров и заслуженно получил звание Героя Советского Союза.
Танкисты батальона с большим уважением относились к Моцному и по-хорошему завидовали его подвигам.
В свободные часы между боями Анатолий был веселым, общительным, жизнерадостным.
Друзья его помнят, как любил он напевать: «…И опять за туманами…».
На подступах к Ченстохову исключительное мужество проявил экипаж Гаевича.
Стремительно ворвавшись в населенный пункт, танк его оказался под обстрелом самоходных орудий и танков противника. Но отважный офицер не растерялся. Используя строения как укрепления, он пулеметным огнем оградил себя от гитлеровских пехотинцев и через несколько минут уже уничтожил немецкий «тигр», пушку, пулеметные гнезда противника.
— Лейтенант Гаевич, — запросил по рации Малышев, — комбат на связи.
— Слушаю, товарищ майор.
— Что там у вас?
— Атакуют фрицы, мы подбили танк, пушку…
— Хорошо, а дальше?
— Будем пробиваться в глубь города. На пути много укреплений — тормозят.
— Продолжайте, лейтенант. А что с Башевым?
— Башев где-то впереди…
Действительно в городе перед домами было много укреплений: деревянно-земляные или бетонные бункеры. Город превратился в крепость. Опасность подстерегала за каждым поворотом. На каждом шагу притаилась и подстерегала смерть. На главных улицах, особенно вначале, и на перекрестках построены баррикады. Строительство укреплений велось гитлеровцами непрерывно, еще задолго до подхода батальона Хохрякова. Крепкий орешек, но брать придется.
Представители командования вермахта внушали полякам: «Наши войска будут вести в Ченстохове тяжелые оборонительные бои. Здесь останется только небо и земля…».
К концу 1944 года в городе находилось более пяти тысяч солдат и офицеров вермахта.
Вот что рассказал Каминский:
«Мы подошли к Ченстохову. Тяжелые немецкие танки били по нашим машинам. Наши танки комбат распределил по разным направлениям.
Направляющий танк немцы подбили. Но и виновница «пантера» тут же была уничтожена другим экипажем.
У первых домов завязался бой. Пришлось применить все виды оружия, имеющиеся на танке.
Дальше путь нам преградил паровоз с платформами. Мне командир приказал уничтожить препятствие.
Танком отбросили платформы. Проход для наших машин проделан. Но впереди опять били немецкие пушки. И снова завязался бой…»
Гвардейцам хорошо было понятно, что в городе бой сопряжен с дополнительными непредвиденными трудностями, случайностями и опасностью.
Танки батальона шли по городу в разных направлениях. Вместе с танкистами бой вели автоматчики батальона Горюшкина. Они разделились на несколько групп. Из них часть находились на танках как десантники.
Мотострелки практически действовали самостоятельно, зачастую оторванно друг от друга.
Каждый дом немцы превратили в крепость. Случалось так, что один дом переходил из рук в руки не один раз.
Враг, злобствуя, превратил каждую улицу в узел сопротивления. Расчет наших воинов был определен на дерзкие, смелые и решительные меры. На внезапность. Надо было разумно распределить силы и бить врага там, где он не ждет.
Противник никак не ожидал появления наших танкистов в городе именно сейчас. Стремительный бросок батальонов Хохрякова и Горюшкина ошеломил врага.
Гвардейцы всюду вели уличные бои. От взрывов снарядов, гранат, мин содрогалось все вокруг.
Придя в себя, немцы стали злобно и ожесточенно сопротивляться. Особенно там, где считали рубеж выгодным. Они хорошо знали расположение своих укреплений, и им это помогало.
У противника были рассредоточены артиллерийские расчеты, пулеметы… Они яростно со всех сторон стали обстреливать перекрестки и площади.
Наши танкисты действовали решительно, десантники помогали танкистам, прикрывая «тридцатьчетверки» от фаустников. А танкисты в свою очередь уничтожали пулеметные гнезда гитлеровцев.
Комбат по рации спрашивал Гаевича о Башеве:
— Так что же было с ним?
Миновав рев, Башев увидел на обочине танк и остановился.
— Что стоите?
Это был экипаж Золотова.
— Как стрелять, если башня не поворачивается, — грустно сказал командир.
— Это ничего. Давайте поменяемся машинами, — предложил Башев.
Башев был намного старше других, и его в батальоне называли папашей.
Поменявшись машинами, Башев уже мчался в город, опередив Турыкина, Агеева и Гаевича. Башня танка так и не поворачивалась, несмотря на усилие танкистов.
— Малышев, соедини меня с Агеевым, — сказал комбат радисту.
— Слушаю, товарищ комбат, — ответил Агеев.
— Гриша, где «папаша»?
— Он в городе, впереди.
Малышев запросил Башева.
— Слушаю, товарищ майор.
— Андрей Яковлевич, что там у тебя? — спросил комбат.
— Иду по улице. Фаустники шалят, да пушки…
— Хорошо, Андрей Яковлевич, продолжай, но осторожно…
— Передо мной противотанковые баррикады. Думаю, пройдем, — доложил Башев.
— Вперед, лейтенант!
В яростной схватке с противником гвардейцы час за часом освобождали дома и улицы города.
В бой за металлургический завод были брошены штурмовые группы. Пять танков с десантом пехоты Хохряков направил в обход города с запада, чтобы не допустить подхода к Ченстохову подкреплений противника. Действовать танкистам пришлось в чрезвычайно трудных условиях.
Противник сопротивлялся. Но когда немцы узнали, что русские танки обходят город и отрезают путь отступления, многие бросили пушки и разбежались. Другие же продолжали бой.
Часть наших танков продвигалась в глубь города. Фаустники охотились за ними из окон домов, с крыш. Приходилось прежде всего прочесывать дома из пушек, пулеметов, лишь потом двигаться дальше.
Комбат еще перед городом всем определил свою задачу.
А что же Башев? На его пути между домами огромные глыбы баррикад. Он приближался к ним. Вдруг перед танком пронеслась немецкая подвода. Сидящий на ней солдат часто вставал, тревожно оглядывался назад, подгоняя лошадку кнутом.
— Следуй за подводой, — приказал Башев водителю. Танк пошел следом за повозкой.
При виде танка встречные немцы разбегались по подворотням. Всюду раздавались выстрелы. За Башевым шли танки Турыкина, Агеева и Гаевича…
Хохряков второй раз пробует вызвать комбрига Чугункова. Но напрасно. Связь не состоялась. Основные силы бригады пока не подошли.
Не знал тогда комбат, что немецкая авиация, обнаружив танковые подразделения корпуса, подвергла их бомбежке. В течение дня самолеты противника сделали около двухсот вылетов, забросав танкистов бомбами и обстреляв бортовым оружием.
Два танка загорелись, были убитые и раненые. Бригада задержалась. А силы противника в Ченстохове значительно превышали батальон Хохрякова.
Танк Башева прошел до конца улицы Варшавской и оказался на центральной площади. Водитель свернул влево, и машина направилась на главную улицу города Широкие аллеи.
— Башев, Андрей Яковлевич, — запрашивал Хохряков.
— Я в центре. На проезжей части много немецких машин.
— Где Агеев?
— Где-то шел за мной.
— Хорошо, действуй по обстановке…
Башев выехал на тротуар, за ним другие танки. Среди немцев началась паника. Они разбегались. Гитлеровцы еще не знали, в каком количестве появились русские на улицах укрепленного города.
Танк Башева мчался вперед. На перекрестке улиц появились какие-то машины. Башев обстрелял их. Внимание лейтенанта привлек автомобиль на гусеницах. Он кивнул головой стрелку. Танк остановился. Грянул выстрел. Автомобиль запылал…
Водитель танка Егоров рассказывает:
— Наша машина вошла в город среди первых. Первым шел танк Башева. У танка все так же не поворачивалась башня.
Немцы вначале растерялись, прятались где попало. Все чаще стали раздаваться пулеметные очереди, рвались гранаты. На пути, помню, было много машин. Мы давили их, как банки.
Гитлеровцы отовсюду: из подвалов, из окон домов, с крыш — обрушили на наших танкистов шквальный огонь. Высунувшись из-за угла кирпичного здания, стреляла самоходка противника. Из подвального проема другого дома очередями било штурмовое орудие… На центральной площади завязался ожесточенный бой.
Танкисты только успели уничтожить штурмовое орудие, как из укрытия выползла «пантера». От посланного снаряда вражеский танк запылал…
Вслед за «пантерой» подошли грузовики с пехотой. С ними мотострелки Горюшкина тоже расправились.
Гвардейцы продвигались вперед: брали дом за домом, квартал за кварталом.
И тут я увидел на площади подбитый танк Башева. Он горел. Раненый водитель танка Смирнов недалеко от машины продолжал стрелять, но скоро и он затих…
Его с простреленной головой обнаружили недалеко от танка. До последнего дыхания он выполнял свой долг и не отошел от рубежа. Вместе с экипажем Башева погиб прекрасный офицер, замполит Кива.
Комбат Хохряков очень ценил Башева, неутомимого, смелого, доброго душой, уже немолодого человека. Башев еще с гражданской войны, участником которой он был сам, ненавидел немцев. Эту ненависть он передавал танкистам.
Когда был получен приказ о наступлении на Берлин, Башев перед строем сказал танкистам:
«С этого времени для нас наступает новая жизнь. Она измеряется теперь моточасами. Каждый моточас этой жизни должен войти в историю. Мы обязаны бурей пройти по германской земле. Главное — не дать опомниться врагу, не задерживаться ни на минуту. Каждый должен следить за своей машиной, как мать за ребенком, и дойти до Берлина.
Помните, что лучше умереть в бою, чем отстать от своих товарищей. Лучше погибнуть, чем плестись в хвосте…».
Так говорил Андрей Яковлевич Башев. Так он поступал сам. И погиб героем.
Лейтенант Башев во время наступления на Ченстохов входил в группу разведки. На большой скорости он мчался к Мстуву, стрелой летел и в Ченстохов, сметая противника на пути.
— Бой на улицах города был в самом разгаре, — продолжал Егоров, — на площадь ворвался танк Чаусянского, но его немцы подбили.
Другой танк замедлил ход, как будто заколебался. Может, экипаж его ожидал, что с машины Чаусянского выскочат танкисты и их надо заслонить от свистящих всюду пуль. А может, хотел забрать танкистов Башева на свою машину…
Медленно двигаясь, танк стал легкой целью для противника. Задымился и этот танк. Я видел, как соскочил с машины автоматчик, наклоняясь, он пробежал через площадь. Вдруг он упал и пополз к стене церкви. И еще кто-то вылез через люк водителя. На нем горела одежда. Он упал на землю и стал кататься, сбивая пламя в снегу, и вдруг замер… Вражеская пуля настигла его.
Над площадью поднялся едкий черный дым. Чтобы лучше видеть, я открыл половину люка. Наш стрелок внимательно водил дулом пулемета и обстреливал появляющихся фрицев.
— Вперед! – торопил командир машины.
Я направил танк направо, чтобы объехать горящую «тридцатьчетверку». Вдруг какая-то страшная сила затрясла машину. У меня потемнело в глазах. Шум мотора утих.
Когда я очнулся, и, кажется, довольно быстро, то увидел, как наш танк наезжает на железную изгородь, окружающую дом с башенкой. Посмотрел на стрелка Демидова. Он, окровавленный, свесил голову. Заряжающий стонал.
В скудном освещении аварийной лампы танк был похож на бронированный гроб. Мурашки побежали по спине. Я быстро пришел в себя. Сознание сверлило одно: вывести машину с раненым из зоны огня, спасти заряжающего и танк.
Рванул рычаги. Маневрируя мимо подбитых танков Турыкина и Гаевича, я нырнул в клубы дыма горевшего «тигра». Хорошая оказалась завеса. Вынырнув из завесы, мой танк вдруг задрожал и осел на правую сторону. Я понял: сорвало гусеницу. Высунул ноги через люк и хотел убегать, но возле танка уже стояли немцы с автоматами.
— И как все произошло дальше? — спросил я собеседника.
— Довезли меня до Люблинца, потом до Ополя, и попал я в концлагерь, — продолжил рассказ Егоров…
В концлагере я недолго был. Освободили наши войска. Радость была неописуемая…
Потом я вернулся в свой батальон и узнал, что наш танк не сгорел. Когда от гитлеровцев полностью освободили Ченстохов — выясняли количество потерь. Меня зачислили погибшим. Почему?
А было так. Мне выдали новый комбинезон, а я отдал его Демидову: у него был рваный… Погибшего Демидова в этом новом комбинезоне приняли за меня.
— Запомнился Ченстохов?
— Еще бы. Но там больше не был. И сейчас с закрытыми глазами нашел бы то место, где погибли мои друзья.
Вернемся к событиям в Ченстохове.
В упорном бою гвардейцы Хохрякова и Горюшкина занимали квартал за кварталом, «выкуривали» гитлеровцев из подвалов, блиндажей, домов…
Выдержка, решительность и точный расчет помогали комбату Хохрякову принимать правильные решения в сложнейшей ситуации. Практически бой шел по всему городу, и комбату надо было координировать действия разрозненного батальона по рации.
Танки Хохрякова с боями прорвались через город, чтобы согласно приказу выйти на юго-западную часть предместья Ководра Дольна. Батальон должен был отрезать путь подразделениям, которые шли на помощь гитлеровцам со стороны Люблинца.
Первая рота Машинина заняла подходы к железнодорожному вокзалу. К вечеру там разыгрался ожесточенный бой. В этот момент, когда большинство танков находилось в городе, на вокзал подошел поезд. На платформах стояли «тигры» и «пантеры», в вагонах находились солдаты.
Эшелон прибыл из Германии от рейха для укрепления Ченстохова. Вот почему командарм Рыбалко торопил Хохрякова.
Нельзя допустить разгрузку эшелона. Комбат приказал открыть по нему шквальный огонь. Взвод «тридцатьчетверок» бил по эшелону из пушек. Из вагонов выскакивали солдаты. Наши автоматчики косили их огнем. Некоторым немецким солдатам удавалось спрятаться за насыпью и вести оттуда ответный огонь.
Гитлеровцев было значительно больше, чем наших автоматчиков и танкистов.
Отдельные немецкие танки на платформах пытались развернуть башни в сторону «тридцатьчетверок», но гвардейцы опережали и тут же посылали снаряд за снарядом. У них было одно преимущество: танки немцев на платформах стояли бортом к «тридцатьчетверкам».
Немецкие машины были уязвимы. Машинист, видя губительную ситуацию, хотел было дать задний ход. Хохряков по рации приказал лейтенанту Файрулину уничтожить паровоз состава, чтобы не дать ему возможность уехать в обратную сторону. Лейтенант направил свой танк на локомотив и столкнул его с рельсов. Затем протаранил два вагона.
И все же один «тигр» успел развернуть пушку и ударил по нашему танку, подбив его. Другая «тридцатьчетверка» уничтожила этот немецкий танк.
В самые первые минуты загорелись четыре «тигра». Одна «пантера» с последней платформы пыталась съехать, но свалилась набок. Экипажи многих немецких машин прыгали с платформ и разбегались. Автоматчики Горюшкина поливали их свинцом.
От очередного выстрела «тридцатьчетверки» по вагону раздался оглушительный, невероятной силы взрыв. Грохот потряс ченстоховскую землю.
Во многих домах вылетели оконные рамы, разлетелись стоящие рядом платформы с танками: вагон был с боеприпасами.
Танки Уханова и Купавцева посылали снаряд за снарядом по оставшимся немецким машинам. Уцелевшие немецкие танкисты обратились в бегство, бросив все оружие и имущество.
У гвардейцев на исходе боеприпасы. Но самое главное — были уничтожены почти все экипажи машин противника. Тут подоспел Агеев, а затем рота Машинина. Гвардейцы дружно закончили операцию на станции.
Приказ комбата гвардейцы выполнили с большим напряжением. Танкисты устали. Уже несколько суток шли непрерывные бои. Нервы гвардейцев были на пределе.
Из люков отдельных уцелевших машин стали высовываться немецкие танкисты и поднимать руки. Сдавались и солдаты, выходя из-за укрытий, поняв свое безвыходное положение.
Об освобождении Ченстохова вспоминает Иван Андреевич Тараскин:
«Каждый из нас выполнял свое задание. Комбат распределил танки по городу и постоянно поддерживал с ними связь, руководя боем.
В городе немцы обрушили на нас шквал огня. Откуда только могли. Все они приготовили для обороны заранее, но не ждали нас именно в этот день.
С боями мы прошли до центра города. Уж очень много было фаустников. Они засели во многих домах, и мы их, конечно, боялись. Били фаустники неожиданно, спрятавшись. Обнаружить их помогали автоматчики.
Мы подбили немецкий «тигр» и две автомашины у центральной площади. И наш танк немцы подбили из пушки. Машина загорелась. Погибли Дыханов и Иванченко. Когда мы двое выскочили из танка, одежда горела. Кругом свищут пули. Меня ранило в руку.
Бежим. Слышим, кричит Хохряков:
— Ребята, сюда! — Он находился в одном из подъездов дома.
Подбежали к нему. Он стал гасить нашу одежду. Комбат всегда в трудные минуты был с нами. Ох и мужик был толковый…
После госпиталя я вернулся в свой батальон, к Хохрякову».
Автор ведет переписку с польским журналистом Янушем Пловецким. Вот что он сообщил из Ченстохова:
«В одном из крыльев монастыря и в королевских палатах до прихода русских танков размещались немцы.
К отцу Амброжи Мендера подошел немецкий офицер и сказал ему: «Русские танки вошли в город. Мы должны выполнить приказ командования и уничтожить монастырь Ясну Гуру».
Монах начал просить офицера, обращаясь к религиозным чувствам немца. Он говорил: «Нельзя выполнить такой ужасный приказ. Это монастырь, который навещали многие выдающиеся личности из окружения Гитлера. Монастырь не имеет с военной точки зрения никакого значения…».
После этих аргументов офицер как будто смягчился. Но все же твердил свое: «Приказ должен быть выполнен». А выполнит он его другим способом.
Отец напряг внимание…
Солдаты выкатили на площадь восемь бочек бензина. Поставили среди площади автомобиль, работающий на газе. На машине одеяла. Сверху лежала камера с легковоспламеняющимся веществом.
Машину немцы подожгли. Столб огня взметнулся вверх. Горел грузовик, пылал бензин. Все это происходило недалеко от часовни, в которой находилось прекрасное изображение Божьей Матери (Матки Воскей).
Эта икона Божьей Матери была в монастыре много столетий. Потоки пылающего бензина пока не достигли часовни…
Как только немцы покинули площадь монастыря, монахи выбежали и стали тушить огонь.
Оказалось, что на ступенях к арсеналу, где у немцев был склад, лежало много одеял, щедро политых бензином.
Гитлеровский офицер хорошо знал, что в монастыре нет хороших средств пожаротушения. Он рассчитал, что огонь захватит наиболее ценные фрагменты Ясны Гуры, а потом распространится на остальные постройки. Во время боя в городе никто не поспешит на помощь монастырю. И вся вина ляжет на русских танкистов, будто они подожгли монастырь…
Но он просчитался: Ясна Гура была спасена именно русскими танкистами комбата Хохрякова…
В ходе поиска автору удалось выяснить, как это произошло и кто принял участие в спасении монастыря — великолепного архитектурного памятника и реликвии — иконы Божьей Матери.
Еще на реке Пилице командарм Рыбалко, разговаривая с комбатом Хохряковым, сказал тогда: «Помни, Хохряков: вокзал, перекрыть дороги к городу и монастырь…».
Комбат, распределяя танки по городу, помнил слова командарма. К монастырю он направил взвод Агеева, Хохряков надеялся на этого офицера.
Танки Агеева, не теряя скорости, проскочили мимо горящих машин, прорвались в аллею Сенкевича, протаранив железные ворота, оказались на территории монастыря… Танк Агеева поднялся на ступени ясногурского монастыря.
Танкисты и автоматчики сразу же включились в спасение сокровищницы. В помещении прекрасного сооружения было найдено около семидесяти мин разной мощности… Взрыва не случилось.
Его предотвратили русские парни. Они спасли святую реликвию вопреки замыслам гитлеровских варваров.
Я. Пловецкий после войны специально занимался расследованием Ясны Гуры и поделился своей информацией.
Если бы минутами раньше подъехали наши гвардейцы, гитлеровскому офицеру и его солдатам, устроившим пожар, не унести ног. Они бежали, как крысы с тонущего корабля. И как знать, возможно, они и попали под огонь пулеметов гвардейцев.
На северо-западе России есть уютный, даже можно сказать, живописный городок с названием Сосновый Бор. Там живет В. И. Козлов, бывший замкомбата Хохрякова.
На закате дня мы сидели с ним под раскидистой сосной. Разговор был о минувших боях, о комбате Хохрякове, о многих его однополчанах… Коснулись, конечно, и Ченстохова. Василий Иванович рассказал:
«После дневного боя в городе движение танков было распределено в трех направлениях. Основные силы батальона до рассвета вывели на окраину Ченстохова для обороны. Расставили их за домами на огородах.
На рассвете видим: по дороге идет танк. Видимость слабая, и наши приняли его за свой. Я утверждал, что это танк противника и надо ударить по нему…
Пока мы рассуждали, движущийся танк выстрелил и подбил нашу самоходку.
Машины, что находились на огородах, тут же ударили по танку. «Пантера» запылала… Утренняя тишина снова была нарушена. Предстояли новые бои…».
Вспоминается такой эпизод, продолжал Козлов: «Это произошло в самом начале, когда мы вошли в город. Немцы подвезли две машины со спиртом. Они надеялись, что русские танкисты напьются, а потом с ними можно будет легко расправиться…
Я дал команду немедленно столкнуть машины в обрыв… Потом пленные немецкие солдаты подтвердили наше предположение…».
Пока рассказ Козлова прервем, а потом вернемся к нему.
«Вечерело. В город подходили самоходки, мотострелки — помощь нашему батальону, — поделился своими воспоминаниями бывший командир роты Селифонов. У меня осталось четыре танка. С наступлением темноты попытка пересечь площадь успеха не имела. Фаустники били всюду. Ночью получили приказ комбрига на полный захват города.
Меняя позиции, мой танк завалился в яму, прикрытую мусором и льдом. Сами мы выбраться не могли.
Тогда Машинин пошел на большой риск: снял часть танков с обороны, их соединили тросами и выдернули мою машину из ямы. Все это происходило перед рассветом и почти на открытой местности. Все обошлось хорошо, видимо, немцы на этом участке нас не обнаружили. Иначе наши танки были бы хорошей мишенью для противника.
Утром с новой силой разразился бой. Немецкие пушки и «пантеры» вели огонь по нашим машинам.
Хохряков, маневрируя, руководил боем… Потом, уже после ожесточенных боев, я доложил комбату, как попал в «ловушку».
Хохряков посмеялся и сказал: «Саша, чего только не бывает на фронте». И наградил меня конфетой…»
И еще один эпизод, из которого вырисовывается общая картина событий при освобождении большого города танкистами Хохрякова.
Рассказал Каминский:
«Бой продолжался допоздна. Наш экипаж потерь не имел. Утром по нашей машине стал бить легкий танк. Обнаружив цель, мы первым же выстрелом заставили замолчать немецкую машину. На улице было много грузовых и легковых автомашин. В перестрелке ранило нашего радиста. Пуля прошла через смотровую щель.
Стали передвигаться, не прекращая огня. Уже окраина города. Вдруг грузовая машина остановилась поперек дороги, преградив нам путь. Наш водитель, не рассчитав, зацепил машину гусеницей, и она слетела. Ехать нельзя. Продолжаем вести огонь. Фрицы обстреливают нас…
Уханов приказал мне покинуть танк через люк, отойти назад по ходу метров тридцать и оттуда вести огонь — отвлечь немцев от машины.
Я залег в указанном месте и стал вести огонь по немцам. А они наседают с двух сторон. Двое приближаются ко мне. Я оглянулся назад и крикнул: «Хлопцы, фрицы!». Но у машины уже никого не было. Побежал к танку, забрался на броню, стучу по люку и кричу: «Хлопцы, откройте!». Ответа не было. Спрыгнул с танка. Передний люк тоже закрыт. Немцы уже близко. Я вновь запрыгнул на подкрыльник танка и лег.
Вижу: фриц целится в меня с колена. Я нырнул за башню. Немец выстрелил, я тоже — одновременно. Он забормотал что-то и упал. Меня он успел ранить в голову. И тут недалеко разорвался снаряд, мне перебило осколком руку… Упал с танка. Поднялся и с трудом побежал по траншее. Немцы из автоматов стреляют. Пуля зацепила ногу.
Продолжаю ковылять туда, где должны были соединиться с другими экипажами. Долго бежать не мог. Упал на мусорную кучу и завалил мусором себя. Голова кругом. Лежал более суток, пока нашли наши зенитчики. Подобрали меня, истекающего кровью, полуживого. Идти я не мог, ноги заморозил. Потом меня отправили в госпиталь Ченстохова…».
Улицы Ченстохова от центральной площади расходились в разные стороны. Уже упоминалось, что утром разгорелся снова бой. Командование батальона решило по два-три танка с самоходками и мотострелками распределить по разным улицам.
«Комбат Хохряков, — пишет Малышев, — как обычно, в первую роту посылал заместителя, во вторую — замполита. Сам занимал свой танк.
Я включил передатчик и вызвал командиров рот. Комбат объявил начало атаки. Все танки двинулись в своем направлении, но с разных точек. На ходу они обстреливали окна домов, где появлялись фрицы. Я непрерывно запрашивал командиров рот о местонахождении. Немцы не ожидали, что мы их так рано потревожим.
В определенных точках заняли оборону. Задача — очистить город от оставшихся там гитлеровцев. А их еще было очень много. Выкуривали из домов, подвалов, чердаков.
Наш танк подходит к одному дому. Здесь будет штаб батальона. Хохряков с офицерами идут в дом.
Был уже ясный солнечный день.
Немецкие «мессеры» беспрестанно летали, высматривая наши танки.
Мы с Борисом Былининым сняли лобовой пулемет и поставили его на башне. Из него и стреляли по самолету, когда он пикировал на танк.
Павлов и Смирнов из нашего экипажа были с комбатом.
У пулемета дежурили поочередно. Подошла моя очередь находиться на посту. Былинин опустился в танк. Я наблюдал за передним краем и за небом.
Вижу: идут «мессеры» прямо на наш танк. Навожу пулемет и стреляю. А они все ближе подходят. И тоже открыли огонь. Один пролетал совсем близко. У меня заело диск. Пришлось с пулеметом опуститься в танк.
Мы с Былининым устранили неисправность диска. Люк башни был открыт, и пуля попала мне в руку. К счастью, ранение оказалось нетяжелым.
Былинин закрыл люк. Подбежали Павлов и Смирнов и сообщили: «Немцы идут в атаку». Мы подогнали танк к крайнему дому в укрытие и стали поливать фрицев из двух пулеметов. Немцы залегли. Через минуту вновь поднялись. Их опять встретили пулеметные очереди, прижавшие многих фрицев к земле навсегда…
Затем мы подогнали танк к штабу. Остановились, где только что был бой. Видим: молодая женщина перевязывает наших раненых танкистов и автоматчиков. И так ловко перевязывала!
Из штаба вышел Хохряков.
— Вы полячка? — спросил комбат.
— Нет, я из Белоруссии.
— Как же оказались здесь?
— Одним словом не скажешь, да и некогда мне сейчас рассказывать, надо помочь раненым.
— И нам сейчас недосуг, — слегка улыбнувшись, сказал Хохряков. — Завтра расскажете. Приходите вон в тот дом часов в
десять, — комбат рукой показал на дом. — И спасибо за помощь».
Бой в Ченстохове продолжался. Хохряков по рации доложил комбригу о тяжелом положении. Танки с боями прошли через весь город, но сил было уже недостаточно, чтобы занять и удержать большую территорию.
И была опасность, что в город на помощь немцам могут подойти отступающие подразделения.
Танкисты Хохрякова и мотострелки Горюшкина устали от непрерывных боев. Много раненых. Кончаются боеприпасы.
Штаб бригады прибыл в город. Комбат Хохряков просит у комбрига подкрепления. Полковник Чугунков доложил командиру корпуса о смелых действиях танкистов Хохрякова и о существующем положении. Батальон Хохрякова уже сутки вел ожесточенные бои за освобождение города.
Танки комбата и начальника штаба остановились между деревьями. Радист Михаил Миронов соединил комбата с П. С. Рыбалко.
— Товарищ генерал, ваше задание выполнено: станция в наших руках, дороги к городу перекрыты.
— Спасибо тебе, сынок, молодцы гвардейцы! Главные силы бригады и корпуса на подходе. Вытягивай батальон на восточную
окраину города.
— Понял вас. Действую.
К Ченстохову подошло подкрепление. Первый батальон майора Тонконога, тоже южноуральца, пошел с юга, чтобы захватить мосты на Варте, а также освободить узников концлагеря на Золотой горе.
Третьему батальону майора Яценко было приказано обойти город с северной стороны и на северо-западе Ченстохова занять оборону. А значит, не дать другим немецким частям подойти к городу.
Батальоны уже выполнили свои задачи. Задуманная операция должна лишить немцев возможности выполнить запланированное уничтожение находящихся в городе промышленных объектов, железнодорожных сооружений.
Пушки дивизиона артиллерии заняли позиции недалеко от кладбища, чтобы не пропустить здесь противника.
Передвигаясь с севера Ченстохова, батальон майора Яценко встретил сильное сопротивление немцев. Там, у деревни, находилась линия окопов с бетонными бункерами. Танкисты все же одолели и эту линию укреплений.
Гитлеровцы всюду еще продолжали сопротивляться почти до самого вечера. К сумеркам силами батальонов Хохрякова, Тонконога и Яценко, а также мотострелков Горюшкина и артиллерийского дивизиона ликвидировали последние очаги сопротивления противника.
Лобовая атака при взятии крупного опорного пункта немцев выпала на долю батальона Хохрякова и мотострелков Горюшкина.
В Ченстохов вошли главные силы 7-го гвардейского танкового корпуса. Хохряков видел, как на смену его батальону и батальону мотострелков пришла могучая сила — сила, идущая по проложенному ими пути.
Спустя десятилетия военные историки напишут: «…При взятии города Ченстохова вновь отличился 2-й гвардейский танковый батальон под командованием Героя Советского Союза майора С. В. Хохрякова. Он первым ворвался в город и совместно с мотострелковым батальоном Героя Советского Союза майора Н. И. Горюшкина завязал там бой. За решительные и умелые действия и личную храбрость, проявленные в боях за Ченстохов, майор С. В. Хохряков был награжден второй Золотой Звездой Героя Советского Союза…»
Близ Ченстохова находилось несколько концлагерей. В них погибло от голода, болезней, побоев и нечеловеческих условий 16 тысяч наших солдат и офицеров.
Каждое утро из лагерей вывозили тела умерших. Подозреваемых больных тифом и политработников расстреливали. Заключенных привлекали к тяжелым работам — строительству укреплений города. Случались и побеги, но редко… Иногда некоторым удавалось убежать во время работ за пределами лагеря.
Лагерь на Золотой горе освободили танкисты батальона нашего земляка, боевого друга С. В. Хохрякова — М. П. Тонконога. В тот же день танки проутюжили заграждения из колючей проволоки, расстреляли охрану и надрывающихся лаем овчарок. Четверо автоматчиков распахнули настежь двери бараков. Там сидели и лежали на деревянных нарах люди. Нет, вернее, их тени. Живые мощи.
— Выходите, выходите! — Заключенные не хотели верить нашим словам, — говорит Тонконог. — Правда, выходить все сами не могли.
Нервное напряжение спало, они пытались улыбнуться, но не получалось. Скорее, плакали. Еле двигаясь, живые скелеты шл навстречу своим освободителям.
Танкисты увидели зловещую картину войны — типичный образец фабрики физического уничтожения людей. Страшное зрелише. На голых деревянных нарах в каком-то невероятном подобии одежды лежали истощенные люди, обтянутые желтой кожей.
Многие находились в последней стадии истощения и едва могли передвигаться. Они с трудом выговаривали слова и никак не могли поверить, что их освободили.
Говорят, человеческая память несовершенна, что годы скрывают в памяти многое. Может быть, и так. Но бывают такие впечатления, над которыми не властно время. Такое не забывается и остается навсегда, на всю жизнь.
Для сотен и тысяч людей в этих лагерях заканчивалась сама жизнь.
Увиденное острой болью отозвалось в сердцах гвардейцев и вызвало новый прилив ненависти к фашистам. Здесь сама земля стонала от боли.
Танкисты это видели уже не впервой. Они помнили, как в освобожденном украинском городе Славутте гитлеровцы насмерть замучили в концлагере тысячи мирных жителей города и ближних сел.
Там изверги расстреливали узников, особенно у водонапорной башни. Здесь был сборный пункт. Люди умирали от побоев, голода, болезней. Палачи замучили более 12 тысяч жителей.
Танкисты не забыли, как один парень, увидев своих освободителей, кричал тогда:
— Родные! Наконец-то… Он как-то сник и опустился на землю от радости и нервного напряжения. То же самое гвардейцы видели и в Перемышле.
Что только не творили фашистские изверги! Они нелюди, и в этом не приходилось сомневаться. Они всюду сеяли смерть. Сыпали бомбы на мирные города, стирали с лица земли села. Для многих детей, шагавших в потоках беженцев, заканчивалась жизнь в эти страшные дни.
Казалось бы, как ужасно стрелять в людей. Против восстает само естество человека, помнившего, что его родила мать.
Немецкие асы охотились за живыми маленькими беззащитными существами, поливая их с высоты свинцовым дождем.
Гитлеровцы, убегая от наступающих танкистов, часто поджигали дома. Можно было видеть на виселицах мужчин и женщин, лежавших на земле убитых малых детей.
— В одном селе, — вспоминает Василий Александрович Дмитриенко, — мы подбили немецкую танкетку. Подъехали к ней и увидели такую жуткую картину: «Мужчина был привязан одной ногой к танкетке, а другой к тополю. Фашисты не успели осуществить свой злодейский замысел. Мы вовремя успели подбить машину. Мужчина был спасен… Со слезами на глазах он благодарил нас».
— Ужас фашистского разбоя породил лютую ненависть, — рассказал Дмитриенко, — и она, эта ненависть, требовала отмщения за поруганную землю и людей.
Подъехал Хохряков. Мы ему все рассказали. Комбат посмотрел на танкетку, на мужчину и сказал нам:
— Вот видите, что делают фашисты, надо помнить об этом всегда… Особенно, когда идете в атаку…
В освобожденном лагере на Золотой горе узником был майор Василий Сорокин. Он, как и многие другие, томился в застенках лагеря. Потом, через много лет после войны, он расскажет. По лагерю распространился слух, будто с наступлением темноты к колючей проволоке приходит маленькая девочка и кидает в сторону заключенных сверток с кусочком хлеба и луковицей.
Может, это говорили для того, чтобы поднять дух у более слабых узников.
Однажды вечером я сам увидел, как что-то упало на снег. Подошел, поднял и убедился: да, это был кусок хлеба с луковицей. За колючей проволокой я увидел маленькую девочку… Но не один я ее увидел. Заметил и часовой. Он поймал девочку. Она плакала.
Через несколько минут нас всех построили на улице. На глазах у нас немцы стали издеваться над девочкой. Потом ее выбросили на шоссе. Она рыдала от боли, лежа на снегу…»
Автор этих строк встречался с Василием Сорокиным в Минске. Вот что он поведал:
— Много лет не давала покоя мысль, — что виноват я перед этой девочкой, когда взял тот кусочек хлеба…
Через газету «Жизнь Ченстоховы» нашел ту девочку, уже взрослую Генрику Котас. Попросил я у Генрики прощения и поблагодарил от себя и от других бывших узников за ее помощь…
В тот день освобождения к лагерю подъехали полковник Чугунков и другие офицеры. Они выслушали Тонконога, осмотрели лагерь, поговорили с некоторыми узниками…
И слышно было, как Чугунков говорил комбату Хохрякову: «Какие звери, разве это люди… Что они натворили, изверги…
Лица офицеров были напряженно суровыми.
Комбриг Чугунков приказал всех освобожденных поместить в городе в больницы, одеть, накормить, оказать медицинскую помощь. Захваченные в Ченстохове немецкие армейские склады с имуществом и продуктами были очень кстати как для воинов, таки для узников.
Утихли бои в Ченстохове. В разных местах горели еще танки - немецкие и русские, горели дома… Навсегда замерли многие «тигры» и «пантеры»…
Еще рано утром 17 января, переждав в укрытиях бои в городе, на машинах удирали немецкие чиновники. Они почувствовали свой конец. Но не всем им удалось убежать…
Что и говорить, смелая была Ченстоховская операция. Но каких же отважных и талантливых командиров нужно было иметь, чтобы ее осуществить.
Надо было суметь сориентироваться в ежеминутно меняющейся обстановке. Обойти противника и не увязнуть в боях с крупной частью гитлеровцев.
Надо было отбросить опасную мысль, что, углубляясь все больше в тыл противника, батальон может остаться один на один с крупным подразделением врага.
И с крупным соединением и укреплениями обороны комбат Хохряков встретился. Но не дрогнул танкист-командир, вступил в неравную схватку и победил.
Да, успех батальона во многом определялся мастерством и храбростью комбата Хохрякова. Хотя сам он никогда и словом не обмолвился о своих подвигах. Он был и остается скромным человеком.
А сейчас уместно привести рассказ бывшего замкомбрига Юрченко: «Въезжая в город, я увидел саперов майора Федосова, которые писали на стенах домов: «Мин нет.
На одной из улиц стоял автомобиль с цистерной. Из нее вытекала жидкость. Оказалось, что фашисты оставили цистерну спирта, рассчитывая, видимо, что наши воины задержатся здесь… Это гитлеровцы проделывали в Ченстохове не впервые.
У гостиницы мы встретили группу военнопленных, охраняемых автоматчиками Горюшкина. Были среди них и полковники…
Жители, натерпевшиеся страха, уже толпами вышли на улицы. Они видели сгоревшие танки Башева, Мухортова…
Особое внимание привлекла «пантера», у которой башня была сорвана мощным снарядом. Поляки пинали немецкие каски, проклиная варваров за причиненные злодеяния.
Разорванные гусеницы танков, изуродованные автомобили, раздавленные пушки, повозки — чего только не валялось на улицах!
Поляки подбегали к нашим солдатам, пожимали им руки.
На перекрестке уже стояла женщина-солдат. Она регулировала движение машин…
В Ченстохове пленено более 1200 немецких солдат и офицеров. Захвачены трофеи: танки, пушки, пулеметы… В городе находились армейские склады с военным имуществом, продуктами, боеприпасами. Все это стало трофеями гвардейцев.
Утром 18 января к Хохрякову подошел замкомбата Козлов и спрашивает:
— Семен Васильевич, встречу назначал?
— Какую встречу?
— Тебя спрашивает молодая женщина.
Он улыбнулся и добавил:
— Симпатичная…
— Пусть войдет.
В дом вошла та самая женщина, которая вчера перевязывала наших раненых.
— А, проходите, проходите! Помню, помню. Садитесь, пожалуйста, — приветливо пригласил Хохряков. — Времени у меня мало, но немного уделю Вам. Расскажите о себе. И как Ваше имя?
— Алеокадия, — представилась она.
— А меня Семеном звать.
— Одну минуточку, Алеокадия, Вася, сообрази-ка нам чай,-обратился Хохряков к ординарцу Шевченко. Шевченко тут же захлопотал.
— Слушаю Вас, Алеокадия, расскажите о себе.
- Жили мы в городе Молодечно, что в Белоруссии, — начала Алеокадия. — Наш город заняли немцы. Они заставили нас, молодых, работать. Однажды построили и повели на вокзал. Там приказали всем занять вагоны. Дверь плотно закрыли. Поезд тронулся. Везли нас с остановками несколько дней. Однажды мы проснулись рано утром. Поезд стоит. Двое немцев открыли дверь нашего вагона и говорят: «Виходит, шнель, шнель, по одна, по одна…
Мы, белорусские, русские, украинские девчата, выпрыгивали из вагона, помогая друг другу.
Недалеко от путей горели костры, что-то варилось, видимо, решили нас покормить. Нам было сказано никуда не ходить, иначе будут стрелять.
Несколько человек послали за водой с ведрами. Среди них оказалась и я. Идем. Вижу за вагоном мужчину.
— А вот и чай! — прервал рассказ Вася.
Хохряков подвинул чашку чаю гостье.
— Прошу вас, пейте…
— Мужчина смотрит на меня, — продолжает рассказывать Алеокадия, — я отвела глаза. А потом опять посмотрела. Он показывает рукой: «Иди сюда, часовых нет…»
Я посмотрела по сторонам и юркнула под вагон. Ведра загремели. а у меня мурашки по телу забегали…
Мужчина подал мне руку, и мы вместе побежали к другому составу и опять под вагон…
Наконец оказались в каком-то складе. Мужчина был железнодорожником. Он накормил меня, а когда стемнело, привел в свой лом. Жила я у них в семье до прихода наших танкистов.
— Да вы пейте чай, пейте, — напомнил Семен Васильевич.
— Спасибо. Все это время я и находилась в Ченстохове. Я очень благодарна вам за освобождение.
— Вам большое спасибо, помогли нашим раненым ребятам, — сказал Хохряков и добавил: — Ребята у нас молодцы!
— Я и сама это заметила, — подтвердила Алеокадия.
Немного помолчали.
— Да, война, война, перепутала она многое в судьбах людских, — продолжил разговор Хохряков. А виноваты фашисты, только они.
— Налить вам еще чаю?
— Спасибо. Спасибо Васе за вкусный душистый чай. Спасибо вам за добрые слова. Человек вы, вижу, душевный…
— У меня есть предложение, — сказал комбат, — мы идем на Берлин, хотите с нами вместе? Вы окажете нам большую помощь. Закончится война, вернемся на Родину.
Алеокадия помолчала минуту-две и сказала:
— Хорошо, я согласна.
— Спасибо вам, сестричка, что согласились разделить с нами судьбу.
— Два часа вам достаточно на подготовку?
— Да, вполне.
— Вася, обратился комбат к ординарцу, — пусть начштаба оформит Алеокадию Бельскую в наш батальон. Она будет медсестрой у нас.
— Осваивайтесь, Алеокадия, привыкайте, а у меня дела, — сказал Хохряков и тут же развернул карту…
Забегая вперед, следует сказать, что Алеокадия Бельская дошла с батальоном Хохрякова до Берлина, оказывая помощь раненым танкистам. А после войны она вернулась в Ченстохов. Там вышла замуж за того самого мужчину, который помог бежать ей от немецкой неволи.
Автор строк многие годы ведет переписку с Алеокадией. Она и рассказала в письмах о своей необычной судьбе.
Не успела еще уйти Бельская, как пришел начштаба Пушков.
— Товарищ комбат, к тебе гости.
— Кто? — удивился он.
— Говорят, от командующего. Я проверил документы.
Вошел Пикалов, другие офицеры.
— Пусть войдут, — сказал Хохряков.
Появились два бравых офицера, чисто одетых, с автоматами.
— Товарищ майор, вас вызывает командарм.
— А где он?
— Здесь, недалеко, через улицу.
— Идемте. Пушков, Пикалов, со мной.
Но комбата проводили и другие офицеры, а когда убедились, что действительно командарм вызвал Хохрякова, они вернулись обратно.
У порога дома комбата Хохрякова и его заместителей встретил Павел Семенович Рыбалко.
Он долго обнимал Хохрякова, приговаривая:
«Вот это гвардейцы, вот это гвардейские порядки. Молодцы-то какие! Что может при умении натворить танковый батальон! А мы местами на «виллисе» не могли проехать по шоссе, ехали обочинами. Что вы там понаделали…
Рыбалко имел в виду дорогу перед Вартой, где танкисты Хохрякова расправились с гитлеровскими подразделениями, идущими к Пилице на помощь пушкарям, к месту намеченной обороны.
— А это кто с тобой, комбат?
— Заместители. Капитан Козлов и капитан Пикалов, — представил Хохряков своих офицеров командарму.
Рыбалко пожал им руки и поблагодарил:
«Спасибо вам, сыны, действовали по-гвардейски. Всех участников ченстоховской операции представить к наградам…»
И, обратившись к своему офицеру, сказал: «Принеси-ка нам, Андрей Спиридонович, вина, надо же выпить за успех гвардейцев».
Все выпили за выполненное задание.
— А теперь, друзья, переходим на немецкую землю, — сказал командарм, — будете опять впереди…
За обедом танкисты выпили по чарке. Почтили память погибших, вспомнили выбывших по ранению. Не забыли и лошадку, показавшую путь через Пилицу. И как танки заливала ледяная вода, когда переходили реку вброд. О многом вспоминали…
После освобождения Ченстохова перед предстоящими новыми сражениями танкисты построились.
Командарм Рыбалко поздравил всех с успехом и пожелал дальнейшего удачного пути.
Когда комбат Хохряков подошел к нему с рапортом, генерал Рыбалко крепко пожал ему руку и сказал:
— Ну, сынок, теперь на Берлин. Будешь опять впереди.
Хохряков, как всегда, скромно ответил:
— Говорить зря не стану, а в Берлине будем, если не я, то наш батальон…