Командир отряда, легко раненный в плечо и голову, обходил бойцов, отдыхавших после боя. Закинув его здоровую руку себе за шею и придерживая майора за ремень, рядом шагал Миша Дмитриев. За ними тащились сильно прихрамывающий бригадный инженер и Бальян. С начинжем произошел странный случай. Выйдя без единой царапины из недавней схватки, он, когда, казалось, уже неоткуда было ждать беды, неожиданно сильно подвернул себе ногу. Ковыляя, он крыл последними словами свое невезение. Но на самом деле, если смотреть правде в глаза, ему повезло больше, чем кому бы то ни было. Ему и еще Бальяну, которого также с удивительным постоянством облетали пули и осколки.
Из разведчиков, как доложил майору Столярову Дмитриев, только двое не были ранены: Тонечка и Наследничек. На остальных же в изобилии белели бинты, пропитанные кровью.
Сейчас Тонечка и Наследничек грелись у небольшого костра, который они разожгли на дне траншеи. Тут же на колышках, вбитых в землю, сохли портянки и перчатки. Легкий парок поднимался над промерзшей одеждой.
Чуть поодаль, весело потрескивая, пожирал остатки снарядного ящика второй костерок. Возле него удобно расположилась четверка автоматчиков.
— А ну, погасить костры! — крикнул бригадный инженер.
Автоматчики тотчас же бросились выполнять приказание. Но разведчики не торопились, выжидательно поглядывали на майора Столярова.
— А вас это не касается? — бросил начинж.
Разомлевший у огня Тонечка нехотя взял одну горящую дощечку и, гася, воткнул ее в снег.
— Товарищ гвардии майор!.. Товарищ гвардии капитан!— рассудительно заметил он, показывая на дымящиеся вражеские машины.— Вон сколько кругом костров! Где фрицам нас в этом дыму разглядеть?
— Был бы коньячок, можно было бы и на внутреннем огне продержаться, —улыбнулся одному лишь майору Наследничек.
— Сев, пусть немного отогреются,— обернулся к начинжу командир отряда и добавил, обращаясь к разведчикам: — А вы не думайте, что немцы дураки. Не очень-то увлекайтесь! —И, перешагнув костерок, сказал: — Да и рассиживаться некогда. Скоро, наверно, опять полезут.
— Пора бы, товарищ майор, нашим поспеть, — заявил Тонечка.
— Бригада от нас уже в двенадцати километрах… Так что скоро будет!
— Будет, когда нас не будет! —с благодушной интонацией, никак не соответствующей содержанию сказанного, возразил Наследничек, подкидывая в огонь новую дощечку.
— Не каркай! — подал голос от второго костерка снова весело заигравшего язычками пламени, автоматчик с подергивающимся веком. Он грелся стоя, как-то странно скособочившись, далеко отставив забинтованную ногу с разрезанным и спущенным голенищем.
— Будем надеяться на лучшее! — отгоняя дым от лица, произнес майор Столяров и кивнул своей свите: — Пошли дальше!
Несмотря на большие потери, настроение у него было — и это бросалось в глаза — совсем не мрачным, пожалуй даже приподнятым. Он имел все основания быть довольным: что-то да значило отбить две такие атаки, уничтожить столько вражеских машин…
— О, черт! — ругнулся начинж, сделав всего два шага и остановившись от резкой боли.
— Давайте помогу! — предложил Бальян.
— Ну помоги, если не шутишь, — снизошел тот. Бальян подставил плечо, на которое тут же опустилась тяжелая и цепкая рука.
Вскоре они добрались до Гаецкого, который, стоя на колене, разбирал фаустпатрон. Ему помогал Веденеев. Чтобы лучше разглядеть подходивших офицеров, бывший доцент и светило советской филологии полою шинели протер очки, по обыкновению заляпанные грязью.
— Ты что делаешь? — удивленно спросил разведчика майор Столяров.
— Это — тот, что заело у Наследничка при выстреле. Хочу найти неисправность.
— А Веденеев тебе помогает?
— Я осуществетвляю больше идейное руководство, — заметил бывший доцент, надевая очки. — Помогаю разобраться в инструкции. Написал ее какой-то малограмотный немец, недоучившийся кретин!
— Что ж, и это дело,— слабая улыбка пробежала по губам командира отряда. - Смотри, как бы в руках не взорвался!
— Не взорвется. Не должен, — успокоил его Гаецкий, отгибая финкой какую-то планку.
— Сколько еще «фаустов»? — спросил начальник разведки Дмитриева.
— Двенадцать… С этим тринадцать…
— И тут чертова дюжина! — усмехнулся майор Столяров, двинувшись дальше.
— Не влепи нам в спину! — обернулся бригадный инженер к Гаецкому.
— Не влеплю, — улыбнулся разведчик. — Тут предупреждение имеется.
— Какое предупреждение? А?..
— По-немецки: обращаться крайне осторожно,— и, взглянув на Веденеева, весело добавил: —Да и профессор вот меня в четыре глаза подстраховывает… Ультимо рацио…
— Чего? — недоуменно переспросил бригадный инженер.
— Ультимо рацио… Решающий аргумент!
Веденеев осуждающе поглядел на Гаецкого: к чему насмешничать над старшим по званию, должности и годам? Конечно, начинжу не хватает культуры и образования. Но это ли сейчас главное?
Кстати, бригадный инженер и сам почувствовал насмешку.
— Понабрал Сашка интеллигентов… мать их, — ворчал он, жесткой и сильной рукой направляя Бальяна вслед ушедшим вперед майору Столярову и Дмитриеву. — Интеллигент на интеллигенте…
— Ну зачем так говорить? — обиделся за Гаецкого и Веденеева Бальян. — Всякий народ подобрался. Гудим, например, Павло, Гайдеко, Гаяз. Да и остальные…
— …и интеллигентом погоняет, — упрямо закончил фразу начинж…
И надо же, только упомянул Бальян Гудима, как траншея вывела всю их четверку прямо на него. Сидя на ящике из-под патронов, он спал, опустив голову на грудь. Вернее, не спал, а тяжело боролся со сном, который все больше одолевал его. На коленях у него неподвижной мертвой куклой лежала забинтованная рука. Противотанковое ружье, с которым Гудим не расставался обе немецкие атаки, было вдавлено в бруствер танковыми гусеницами. Ствол походил на торчащую из земли и погнутую водопроводную трубу.
Значит, несмотря на ранение, мешающее Гудиму вести прицельную стрельбу сперва из пэтээра, а потом из «фаустов», он дрался до последнего. Другой бы на его месте не собрал костей, а он не только уцелел но еще, дав сморить себя сну, набирался сил перед новой фашистской атакой.
— Пусть поспит,—тихо сказал майор Столяров своим спутникам.
— А? Что? — встрепенулся, услышав знакомый голос Гудим.
— Спи, Левушка, спи, —успокоил его командир отряда.
— Еще с пяток минут, — заплетающимся языком произнес тот и снова закрыл глаза.
К майору Столярову подошел лейтенант Панкратов. Половину его иконописного лица занимал кровоточащий синяк — след недавней рукопашной. Но командира автоматчиков беспокоило другое. Он то и дело запускал под ушанку руку и смотрел на ладонь, запачканную свежей кровью.
— Костя, сколько народу осталось у тебя в роте?
— Со мной сорок два. Включая легкораненых…
— Стало быть, нас семьдесят три. Семьдесят три,— каким-то не своим, зябким голосом повторил командир отряда. — Как с гранатами?
— Неважно, — ответил Панкратов. — Пятнадцать противотанковых, пятьдесят четыре ручных… Вместе с трофейными…
— Что же будем делать, гаврики, без пулеметов? — озабоченным тоном осведомился начальник разведки.
— Надо посмотреть. Может, где на танках и бронетранспортерах уцелели? — сказал Дмитриев.
— Ну что ж, действуй! — майор снял руку с его плеча и прислонился спиной к стенке траншеи.
— Есть! — ответил лейтенант в старшинских погонах. — Бочарников и Семенов — за мной!
Оба разведчика (они расчищали от завала траншею и стаскивали убитых: своих — аккуратно — в одно место, немцев, волоком —в другое) воткнули в землю саперные лопатки и, помогая друг другу, полезли наверх.
— Эх, были мы разведчики, стали мы пехота! —пожаловался на судьбу Гаррик Семенов.
— Сто километров прошли, и еще охота,— подхватил молчавший Есаул.
— А покуда шли сюды, наглоталися воды, —певуче проговорил Семенов, выбравшись из траншеи. — Есаул, продолжай!
— Ну и рыбкам малость на прокорм осталось! — заключил тот.
И все же, несмотря на неожиданно бойкие и находчивые ответы, вид у Есаула был не слишком бравый: казацкая гордость —шикарный черный чуб, лихо выбивавшийся из-под капюшона, сейчас сник и висел как тряпка.
Не лучше выглядел и Гаррик Семенов, когда-то вышедший живым из могилы. Пуля оторвала ему самый кончик уха, и забинтованная голова тяжело клонилась к плечу.
— Посмотрите гранаты! — напомнил майор Столяров.
— Все подберем, что плохо лежит! — бойко пообещал Дмитриев.
— Как с патронами? — спросил командир отряда у Панкратова.
— По два диска. По два полных диска на брата!
— Маловато. Прикажи хлопцам, чтоб собрали все трофейное оружие. И наше тоже. С патронами.
— Слушаюсь!.. Рожков!
Тот прямо как из-под земли вырос. Пацан и пацан, вроде Гошки, только в плечах пошире.
— Явился по вашему приказанию, товарищ гвардии лейтенант!
— Возьми кого-нибудь из ребят и соберите все оружие и боеприпасы — наше и трофейное… У тебя это здорово получается, Колюня!
— Есть! — козырнул тот и скрылся за поворотом.
Вот тоже счастливчик: не убит, не ранен.
— Что с головой? — вдруг спросил Панкратова начальник разведки, увидев, как тот в очередной раз, запустив пальцы под шапку, посмотрел удивленными глазами на ладонь.
— Не пойму, откуда кровь?
— Сними-ка шапку!
Панкратов послушно и опасливо снял шапку, повернул голову. И тотчас же, оплетая по-мальчишески оттопыренное ухо, за воротник побежали быстрые струйки крови.
— Быстро — за санинструктором! — заострившийся взгляд майора Столярова упал на Бальяна. — Она где-то здесь!
— Сейчас! —ответил тот и, сняв со своего плеча тяжелую руку бригадного инженера, побежал искать Галю.
Успел услышать, как позади продолжал недоумевать командир автоматчиков:
— Совсем не почувствовал…
Мелькнула мысль: «Так, ничего не заметив, можно очутиться на том свете!»
Пробираясь между двумя ранеными, он краем уха ухватил их разговор:
— Не везет мне, Федя,— пожаловался один из них.
— На то, брат, и война, чтобы солдату не везло,— ответил другой.
— Хоть бы глазком взглянуть, какая после войны жизнь будет…
— Красивая, наверно… уважительная… Зря, что ли, мы здесь подыхаем?
Бальян обернулся на поразившие его слова. Синюшные, почти землистые лица солдат были ему незнакомы.
Галю он нашел в одном из двух блиндажей, где она разместила медпункт. Точнее, эти блиндажи приглядел еще Толя Волынский, он же с помощью бойцов перетащил сюда всех тяжелораненых. Но когда шел бой и Толя метался на крики и стоны по всему плацдарму, он едва успевал оказывать первую помощь: где уж ему было думать о медпункте! И погиб он, можно сказать, на лету…
Галя поила водой из фляжки раненого ефрейтора. Приподняв голову, тот делал судорожные и жадные глотки. Струйки стекали за целлулоидный подворотничок.
— Скорее! — позвал Бальян девушку. — Там сильное кровотечение!
— Кто ранен? — Ее большой и некрасивый рот стал еще больше и некрасивее, и только темные глаза, полные страха и нетерпения, были по-прежнему прекрасны.— Ну, говорите же!
«Что с ней? Почему она так взволнована? Как будто ей не все равно, кто ранен и кому оказывать помощь?»
— Лейтенант Панкратов! — ответил он.
Черты Галиного лица быстро разгладились, и оно приняло обычное выражение. Девушка поднялась и деловым, буднично-озабоченным тоном произнесла:
— Пошли!
«Глядя на нее, можно подумать, что ранение Кости ее не только не расстроило, но, наоборот, как будто даже успокоило — удивленно подметил Бальян. — Любопытно, чья же судьба ей небезразлична? Вроде бы ни с кем близко она не знакома… Ни с начиижем, ни с майором… Может быть, с Мишей Дмитриевым? Но он такой тихоня и скромница… — ломал голову Бальян. — Одно ясно, что этого человека надо искать среди не раненых. Иначе бы она знала… Кто же он?»
Шли они быстро, почти бежали.
Панкратов сидел на двух уложенных друг на друга немецких ранцах и зажимал рану окровавленным носовым платком…
Командир отряда и бригадный инженер виднелись уже за третьим поворотом.
— Сел, голова жутко закружилась, — смущенно оправдывался Панкратов.
— Сейчас, миленький, сейчас, родненький, — заторопилась она, разрывая перевязочный пакет.
«Это сугубо профессиональное — «родненький», «миленький». Так медсестры и санитарки разговаривают со всеми ранеными, — отмечал про себя Бальян. — Но кого же она тогда имела в виду?.. Постой!.. Не лейтенанта ли Гогичейшвили, этого красавца, чьи черные брови и голубые глаза свели с ума — можно голову отдать на отсечение! — не одну девушку по обе стороны Кавказского хребта!.. Хотя нет… он был там… среди раненых…»
Продолжая ласково приговаривать, Галя приступила к перевязке. Руки ее ловко и уверенно сновали с бинтом вокруг головы ротного.
— Я вам больше не нужен? — спросил Бальян, намереваясь догнать майора Столярова и начинжа.
— Нет, — Галя смерила его недолгим доброжелательно-насмешливым взглядом. Почему она так смотрит на него? Кажется, он догадывается… Скорее всего, из-за маленького роста или обильных прыщей на лице, о которых он в суматохе позабыл? А может быть, из-за комичной в глазах большинства тяги к писательству, о которой сболтнул Гале погибший Волынский?
Галя продолжала:
— До медпункта мы дойдем своими ножками? Правда, лейтенант?
— Во-первых, я никуда идти не собираюсь, — сердито ответил командир роты автоматчиков. — А во-вторых, если можно, кончайте быстрей перевязку!
— Во-первых, не вертитесь! — в тон ему заметила она, поджав тонкие губы. —А во-вторых, а во-вторых грубость никого не украшает!
«Язычок у нее, оказывается, подвешен неплохо, — отметил Бальян. —Интересно, что он ей на это ответит?»
— Простите, — помедлив, сказал Панкратов.
— Давно бы так, —одобрила она и добавила, скользнув загадочным взглядом по Бальяну: —А вообще у вас есть, с кого брать пример!
В ответ Панкратов лишь поморщился от боли.
— С кого? — вместо него с вызовом спросил, заливаясь краской, Бальян. На мгновение ему стало не по себе: а вдруг она имела в виду его, Бальяна?
— С вашего майора! Он очень воспитанный человек!— ответно зардевшись, произнесла она и, чтобы как-то объяснить свое смущение, договорила: — Я помню его еще с Прохоровки… Он тогда был тяжело ранен…
«Так вот кто у нее на уме, — с облегчением прозрел Бальян. — А он, похоже, и не подозревает!»
— Ну, все! — сказала она, завязывая концы бинта.
Панкратов встал, и его тут же повело в сторону. Он едва успел ухватиться рукой за Бальяна.
— Это от потери крови, — проговорила Галя, решительно закидывая себе на шею руку раненого.
— Я сам, — заупрямился тот.
— Смелее опирайтесь… Не бойтесь, не укушу! — сказала она, посмеиваясь.
— Давайте помогу! — предложил Бальян.
— Еще чего! — сердито уклонился Панкратов.
Бальян оставил их и заторопился к бредущим вдалеке майору Столярову и начинжу…
Когда он проходил мимо того места, где совсем недавно аккуратно, радуя глаз, стояли противотанковые орудия, а теперь валялась груда сломанного, покореженного, вдавленного в землю железа, он снова с неспокойной совестью подумал о Владике. И уже не мог оторвать напряженно-ищущего взгляда от того, что осталось от огневой артиллеристов: многократно перепаханных и сровненных с землей брустверов, обвалившихся ровиков и окопов, разбитых и раздавленных снарядных ящиков, сплющенных гильз… То там, то здесь виднелись скрюченные и раскинувшиеся тела иптаповцев… Тут же болотными кочками возвышались трупы панцергренадеров, скошенных автоматными и пулеметными очередями при отражении последней атаки. И хотя убитых немцев было больше, взгляд почти не задерживался на них. Его, как магнитом, притягивала каждая серая шинель, каждый зеленоватый ватник. То, что один из застывших серых бугорков — Владик, которому, если бы не он, Бальян, еще жить бы да жить, уже ничем нельзя было поправить.
И вдруг Бальян вздрогнул: он увидел, как торчащий из-за орудия сапог переменил положение. Чей это сапог, русский или немецкий, с такого расстояния установить было невозможно. Мало что прояснил и бинокль — опрокинутый помятый щит загораживал человека почти всего. Выглядывали лишь ноги, точнее, одна нога, полузасыпанная землей. Судя по тому, что раненый лежал рядом с орудием, скорее всего это был кто-то из артиллерийского расчета. А вдруг Владик? Раненый, но живой?
Бальян метнулся назад к Гале, чтобы позвать ее к раненому, но тут его взяло сомнение: а что если это не Владик, а немец? К тому же фанатик, ослепленный ненавистью? Сколько уже таких, бешеных, готовых на все ради короткого торжества, повидали они за войну! Что ему стоит выстрелить в нее или всадить нож? Просто так, чтобы облегчить свою черную фашистскую душу!
Нет, надо посмотреть вначале самому…
Бальян вылез из траншеи и, обогнув все еще чадивший, догоравший танк, побежал по неровному, вдоль и поперек изрезанному, зияющему грязными проталинами снежному полю. Только сейчас он в полную меру мог постичь, какими опасными и яростными были атаки противника. Все вокруг было усеяно трупами гитлеровцев. Сколько их тут положили — наверно, не один взвод. А танки, а самоходки, а бронетранспортеры! Целое кладбище разбитой и сожженной вражеской техники! Напиши он потом об этом, первый же усомнится редактор. Скажет: не многовато ли, не приписано ли ради пущего эффекта? И словечко приведет, как уже было не раз, соответствующее: «кузьмакрючковщина»! И опять придется объяснять ему простую истину: что не под силу одним, то под силу другим. Майор Столяров и его разведчики— это лучшие из лучших: прежде чем оказаться здесь, на заодерском плацдарме, они побывали и под Курском, и на Днепре и на Висле, а некоторые из них даже под Москвой и Сталинградом, как например, сам начальник разведки, уже тогда представленный к Герою, но не получивший этого звания только потому, что наградной лист был где-то утерян. Чему же тут удивляться: воюя с сильным противником, они и сами научились воевать!..
Их было чуть больше двухсот, когда они ступили на лед. До левого берега добралось всего сто восемьдесят. После обеих атак осталось семьдесят три человека! И ведь выстояли, не дрогнули!
Владик действительно лежал возле орудия, только по эту сторону. Неглубокий окоп, куда он, по всей вероятности, свалился уже мертвый или тяжелораненый, словно был вырыт по его мерке. Обескровленное, ставшее совершенно алебастровым лицо одной щекой покоилось на земле, а другой открывало себя людям как будто для скорейшего опознания. Полуприкрытый мертвый глаз вглядывался во что-то свое, необратимо далекое. А может быть, в его голове еще не до конца погас и продолжал звучать, продираясь сквозь небытие, заключительный аккорд вагнеровской оперы?
Бальян опустился на колени и склонился над последним изголовьем Владика. Смерть была неприкрыта и рельефна. «Вот оно — дело рук твоих», — превозмогая неожиданное нервное удушье, подумал он.
Бальян встал и пошел назад, к траншее. О раненом, чья нога выглядывала из-за опрокинутого щита орудия, он вспомнил, когда был уже у самого бруствера. Пришлось повернуть обратно.
Навстречу ему, согнувшись в три погибели под тяжестью трофейных ранцев, шагал помкомвзвода.
— Куды пийшлы? Зараз снидаты будемо! Яки харчи нимци для нас припаслы! Чого тилькы нэма! — радостно и словоохотливо сообщил Гайдеко.
— Я сейчас! Там раненый!
— Добре дило…
И, обойдя с разных сторон труп молоденького немецкого автоматчика с открытым большим лбом, помеченным пулевым отверстием, они разминулись…
Трудно сказать, как это получилось, но опять ноги сами привели Бальяна к окопчику, в котором все также, приоткрыв мертвый глаз, лежал Владик. Чувство какого-то безотчетного холодящего страха охватило Бальяна, и он отскочил в сторону, словно перед ним вдруг разверзлась пропасть. И снова по сердцу резанула тоскливая мысль: не сведи их тогда дорога, не согласись Владик подвезти его на своем драндулете, не лежать бы ему в этом окопчике… Но только подумал, как подоспела в новая мысль, представлявшая уже все в ином свете: «А другие как? Майор Столяров, начинж, Панкратов, Дмитриев, которые, отбирая людей для рейда, тем самым также брали на себя ответственность за их судьбу? И ответственность не только перед командованием, но и перед своей совестью? И неужели они тоже клянут себя за каждого погибшего бойца, на которого пал их выбор? Нет, так нельзя было бы ни жить, ни воевать. Если кто и повинен в смерти людей, то только война — проклятая и жестокая…» А тут уже и новое сомнение: «Легче всего валить на войну, надеясь, что она все спишет. А она возьмет и не спишет, что тогда?»