7

Едва немецкие танки выкатили на опушку, часть и них повернула влево, а часть вправо. Так, все время растекаясь, неприятельская колонна еще долго вытягивалась из леса. Бальян насчитал двадцать танков и самоходок, по десять в каждом крыле. Перестроившись на ходу в два ряда, они продолжали движение уже в шахматном порядке. За ними шли девять бронетранспортеров, битком набитых мотопехотой. Немцы явно учли уроки предыдущей атаки: теперь они могли вести огонь сразу из всех орудий и пулеметов и свободно маневрировать на поле боя.

«Ну, на этот раз нам хана!» — с упавшим сердцем подумал Бальян и покосился на майора Столярова.

Тот, упершись тяжелым взглядом в танки, снимал с шеи ставший уже ненужным бинокль. Его левая щека в царапинах, обращенная к Бальяну, подергивалась нервным тиком.

Все, что требовалось сказать перед боем, было им сказано. Горячку не пороть. Бить из орудий и оставшихся пяти противотанковых ружей только наверняка — по наиболее уязвимым местам боевых машин. Пехоту отсечь от танков, а сами танки — если не удастся остановить — пропустить и уничтожить, забросав гранатами и расстреляв фаустпатронами.

У Бальяна, которого майор Столяров снова попросил подежурить у аппарата, на этот раз рука оказалась легкой. Только сел, только собрался вызвать восточный берег, как тот сам напомнил о себе нервным зуммером.

— «Резеда»!.. «Резеда»! — надрывался по ту сторону Одера лейтенант Лыткин.

— Петрович, ты?.. Одну минутку! — обрадовался Бальян и крикнул командиру отряда: — Связь есть! У аппарата — Лыткин!

— Пусть доложит обстановку. Всю обстановку. Начиная со шлюза, — приказал майор.

— Петрович, слышишь? —заорал Бальян в трубку.— Доложи обстановку! Всю обстановку! Начиная со шлюза!

— А с чего же мне начинать? — отозвался смершевец. — Уже подбиты два немецких танка. Плотников потерял одну коробку. Фрицы то ли отходят, то ли затевают какой-то сложный маневр. Пока не ясно, что у них на уме. Но, по-моему, они боятся Булавина. Боятся, как бы он им не врезал с фланга… И последняя новость: бригада вышибла немцев из Блюхерхютте и наступает на Драхенфельс! Кое-где встречает сильное сопротнвление…

— Все понял!.. Не отходи от аппарата. Может быть, у майора будут еще вопросы…

Бальян, волнуясь и торопясь, передал все, что доложил контрразведчик.

— Попроси Лыткина, — выслушав его, сказал командир отряда, — связаться с бригадой и крепко поторопить ее!

— Есть! — но только Бальян раскрыл рот, чтобы передать распоряжение, как воздух с треском раскололся и взрывная волна с огромной силой ударила ему в спину. Его швырнуло грудью об угол аппарата, и трубка, как живая, мягко выскользнула из ослабевших рук. Он долго не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть. И все же мысль о том, что он не успел передать Лыткину что-то очень и очень важное, ни на секунду не покидала его. И пока налаживалось дыхание и он мучительно припоминал слова майора, руки сами искали и вскоре нашли трубку. А еще через минуту он уже орал отчаянным голосом в эбонитовую решетку:

— «Ландыш»!.. «Ландыш»!..

— Кого?!. Что?.. Ни черта не слышно! — обиженно пожаловался кому-то на том берегу лейтенант Лыткин.

— «Резеда»!.. «Резеда»!.. Нажмите клапан! — трубка неожиданно заговорила высоким мальчишеским голосом.

Удивленный Бальян быстро и смущенно нажал клапан телефонной трубки.

— Петрович! Сейчас слышишь меня?

— Слышу! Это ты, Панкратов?

— Нет, это я, Бальян. Командир отряда приказал срочно связаться с бригадой и крепко поторопить ее!

— Сейчас свяжусь!

Было слышно в трубке, как лейтенант Лыткин передавал приказание Зимину.

— Как у вас там? — спросил смершевец.

— А ты поднимись на свою насыпь и посмотри! — вдруг вспылил Бальян.

— Ты… погоди… С кем я разговариваю?

— Со мной — с Бальяном…

— «Резеда»!.. «Резеда»!.. — снова вклинился в говор мальчишеский голос. — Передайте товарищу гвардии майору, что сержант Мошкин пал смертью храбых!

— Что? Когда? —думая больше об обстреле и приближавшихся танках, чем о судьбе связиста — одной из многих жертв этого боя, — отрешенно отозвался Бальян. Но при всем этом любопытство не погасло: «Кто это все время встревает в разговор?»

А трубка продолжала все тем же звонким и высоким голосом:

— Осколком мины в шею… когда искал порыв на линии… Я нашел концы и соединил…

— Кто «я»?

Но неизвестный быстро отключился.

— Это Гошка Усов, сын бригады, — пояснил Лыткин.— В толк не возьму, когда он, сучий сын, спустился на лед, побежал устранять порыв… — И, переводя дыхание, заорал: — Усов, слышишь, немедленно возвращайся! Слышишь?

Теперь выстрелы танковых пушек отделяли от разрывов совсем короткие мгновения. Бальян все ниже и ниже склонялся над телефонным аппаратом, со страхом и надеждой прислушиваясь к близким разрывам, стараясь угадать, куда упадет следующий снаряд.

И тут торопливо заговорили первая и вторая противотанковые пушки, — у третьей осколком был поврежден поворотный механизм.

— Ребята! Смотрите, горит! Горит, сволочь! — закричал кто-то ликующим голосом.

— Два! Вон второй тоже! — захлебываясь от радости, уточнили по соседству.

— И третий — спекся! — возвестил Рожков. Его ломкий, неустоявшийся голос Бальян узнал сразу…

Немцы почти тотчас же обрушили на иптаповцев десятки снарядов. Все реже и реже хлопали в ответ пятидесятисемимиллиметровки. Но вот умолкло первое орудие, за ним второе. Огневую артиллеристов заволокло дымом.

Казалось, там уже не должно было остаться ни одной живой души. И вдруг сквозь грохот разрывов, кустившихся на крохотном клочке земли, где встретили свою смерть артиллеристы, прорвался последний орудийный выстрел. И хотя он был действительно последним и не

причинил никакого ущерба противнику, он вызвал на себя прямо-таки шквальный огонь танков. Вскоре все было кончено…

— Смотри, один артиллерист живой! Ползет к траншее! — оповестил Наследничек.

— Кто же это? Вроде бы лейтенант-грузин? — сказал Гудим.

— Кажись, он, — подтвердил чей-то незнакомый голос.

— И еще двое ползут! — радостно сообщил Наследничек.

«Бог ты мой, а Владик? Неужели убит?»—устало подумал Бальян…

В этот момент в трубке тупо громыхнуло. Только тогда, когда удары в барабанную перепонку зачастили, до Бальяна дошло, что это принялись палить с насыпи булавинские тридцатьчетверки. Немецкие танки и самоходки, которые на ходу и с коротких остановок вели огонь по всей площади плацдарма, часть орудий перенацеливали на тот берег. И сразу же стало легче дышать… Бойцы один за другим поднимали головы и суетливо готовились к решающей схватке.

Когда расстояние между вражескими машинами и траншеями сократилось настолько, что можно было вести прицельный огонь по гусеницам и другим уязвимым местам, резко застучали противотанковые ружья.

Но толстая броня «тигров» и «пантер», какой бы стороной они ни поворачивались к бронебойщикам, была не по зубам пэтээрам. Оставалось или бить по смотровым щелям, что получалось не у каждого, или перенести огонь на бронетранспортеры, которые, если их вовремя не остановить, могли доставить мотопехоту противника прямо к траншеям. Тогда бы она свалилась защитникам плацдарма на голову и задавила их числом. Оставив одного очень опытного бронебойщика для снайперской стрельбы по вражеской оптике, майор Столяров приказал остальным заняться бронетранспортерами. Левка Гудим покрякивал от удовольствия. С первых же выстрелов зачадили

два вырвавшихся вперед «гономага». (Одна из марок немецких бронетранспортеров) с них, как тараканы, посыпались панцергренадеры. Бронетранспортеры, которые шли справа и слева от горевших «гономагов», учли печальный урок соседей. Дальше двигались уже осторожно, укрываясь за танками и самоходками. Но тут по ним и бегущей следом пехоте ударили молчавшие до сих пор пулеметы. По меньшей мере два десятка гитлеровцев остались лежать на снегу, скошенные меткими очередями. Но даже этот плотный кинжальный огонь не остановил вражеских солдат. Где ползком, где короткими перебежками, а где сбившись кучками за танкам и самоходками, они продолжали упрямо продвигаться вперед. С каждой минутой сокращалось и без того небольшое расстояние между ними и защитниками плацдарма.

Несомненно, неприятельские машины были бы уже у самых траншей, если бы не тридцатьчетверки Булавина. Чередуя бронебойные и осколочные снаряды, они то заставляли залегать пехоту, то вынуждали маневрировать танки и самоходки. И — что не менее важно — отвлекали на себя внимание большей части вражеских машин, волей-неволей вынужденных огрызаться. Еще трех танков, напоровшихся на снаряды с того берега, недосчитались гитлеровцы…

Десять танков, три самоходки и шесть бронетранспортеров, поливая траншеи ураганным огнем из орудий и пулеметов, неудержимо надвигались на защитников плацдарма тяжелым бронированным полукружием.

Заставив замолчать два из пяти пэтээров (одно со своим расчетом было накрыто прямым попаданием снаряда, а второе покорежено осколком), они уже нисколько не сомневались в том, что легко раздавят горстку русских, закрепившихся на левом берегу. Это было видно по тому, как они теперь шли — открыто и уверенно, совершенно убежденные в своей победе.

А ведь и в самом деле, после того как, боясь попасть в своих, прекратили огонь тридцатьчетверки, разведчики и мотострелки могли рассчитывать только на самих себя.

И тут снова отличился Гудим. Неожиданно точным выстрелом он перебил гусеницу у шедшего напролом «Т-IV» (основной средний танк немецкой армии), и тот бешено заелозил на месте, подставляя под удар то правый, то левый борт. Миша Дмитриев, который находился ближе всех к вражеской машине, выстрелил в нее из фаустпатрона. Оглушительный взрыв в железном чреве танка разметал в разные стороны то, что еще недавно составляло единое грозное целое. Даже многопудовая башня с орудием была отброшена взрывной волной на много метров…

— Отсекать пехоту! Отсекать пехоту! —то и дело напоминал командирам взводов майор Столяров.

И били взахлеб уцелевших три пулемета, прореживая неприятельские цепи. И, вторя им, строчили заметно поредевшие автоматы…

— Приготовить гранаты и «фаусты»!— прокатилось над Бадьяном.

Тесня все остальные звуки боя — исступленную скороговорку автоматных и пулеметных очередей, рявканье танковых пушек и грохот разрывов, разбойничий посвист пуль и осколков, — все выше и выше поднимались и вставали стеной гусеничная стукотня, вытье и рев двигателей…

— Ну, гадина, прет прямо на нас! — воскликнул Наследничек.

— А, черт! Патроны кончились! — заметался возле своего пэтээра Гудим. — У ребят должны были остаться!.. Кто сбегает за ними?

— Сейчас! — мгновено откликнулся и побежал куда-то по траншее Рожков, чья ячейка находилась рядом с гудимовской.

— Дайте «фауст»! — крикнул Наследничек.

— Подожди! — бросил ему Валиев.

Взяв в каждую руку по противотанковой гранате, он, отмахнувшись от приятелей, которые пытались его удержать, выбрался из траншеи и пополз навстречу ближней «пантере». Белый маскхалат отделенного почти не выделялся на снегу. Нырнув в одну из свежих воронок, Валиев затаился там, очевидно не замеченный вражеским экипажем.

— Эх, была не была! —вдруг решился последовать его примеру Наследничек. Его внимание привлек танк, шедший чуть левее. Но едва разведчик перевалился через бруствер, как его остановил резкий окрик майора Столярова, бежавшего с участка, где оборонялся со своим отделением Глотов.

— Назад!.. Назад!..

Странно было видеть испуг перед командиром отряда на обычно дерзком и беспечном лице Наследничка. Он тотчас же послушно и виновато скатился в траншею. И жалобно ойкнул, ударившись спиной о деревянный стояк блиндажа.

— А там кто? —сердито и обеспокоенно спросил начальник разведки своего комвзвода, проследив за его тревожно-напряженным взглядом.

— Темка Валиев!

— Ну зачем он? Под пулеметы… Не мог подождать? .. Ах ты, нечистая сила! — сокрушался командир отряда.

Держа в одной руке автомат, а в другой непослуный, прыгающий бинокль, Бальян пытался и никак не мог отыскать Валиева, который вот-вот должен был вступить в неравную схватку с танком. Предчувствие не обмануло майора. Тяжелая бронированная туша, гремя гусеницами, метрах в десяти от воронки с торчащими из нее сапогами вдруг сделала небольшой доворот и ринулась, поливая из пулемета, в ее сторону.

Валиев рывком вскочил и низом, будто играя в городки, швырнул сперва одну, потом другую гранату под днище танка.

Рвануло так, что Бальяна и других, находившихся на командном пункте, на какое-то мгновение оглушило и ослепило. Когда через несколько секунд дым и снежная пыль рассеялись, бойцы увидели огромный костер, пожиравший не только вражескую машину, но и все вокруг. Обдало сильным жаром. Сердца у разведчиков сжались. Знали, что где-то в расползавшихся по земле языках пламени остался догорать старший сержант Валиев, их Темка, бывший сельский учитель из Татарии.

Танки и самоходки поначалу было замешкались, но затем быстро совладали с собой и даже прибавили ходу. Багровея отраженным огнем, словно напившиеся чужой крови чудовища, они двигались вперед беспорядочным злобным стадом…

— Пропустить танки! — напомнил начальник разведки.— Бить только по корме, бортам и гусеницам!.. Мне самоубийц не надо!.. Каждому подбить по машине — и остаться в живых! Ясно?

«Это, наверно, относится и ко мне, — растерянно подумал Бальян. — Что ж, помирать, так с музыкой… Не промазать бы только!»

— Ясно! — с укором отозвался Дмитриев. Взгляд его таил недосказанное: «Зря вы так о Темке Валиеве… Хорош самоубийца!»

— Ясно! — озабоченно подхватил Панкратов.

— Ясно! — деловито произнес старшина Петухов.

И всех троих как ветром сдуло по своим подразделениям, если можно назвать подразделениями то, что осталось от них.

Танки и самоходки приблизились уже настолько, что Бальяну были хорошо, до мельчайших подробностей видны их широкие и приземистые туши. Силясь добраться до укрывавшихся в траншее людей, они непрерывно секли по брустверам пулеметными очередями.

— Ну дают, сволочи! Ну дают, сволочи! — приговаривал Наследничек, вставляя запалы в противотанковые гранаты.

— Не забывать о пехоте! Не забывать о пехоте! Отсекать… Отсекать гадов! — носились по траншее замполит и начинж, обеспокоенные тем, что основное внимание бойцов было обращено на танки и самоходки.

Выныривая из темноты то в одном, то в другом месте, прямо в упор по гитлеровцам строчили последние ручные пулеметы. Меняли все время огневую и автоматчики. Экономя патроны, они стреляли только наверняка— по видимой цели и короткими очередями. И все же огонь оборонявшихся был достаточно плотен, чтобы вражеская мотопехота могла вот так, с ходу ворваться в траншею. Но, возможно, она и не торопилась, рассчитывая, что русские и сами не выдержат, побегут, спасаясь от огня и гусениц бронированных машин. А ей останется лишь добивать обезумевших от страха людей, пристреливать да сбрасывать в полыньи.

— Вот патроны! Остались после ребят… — запыхавшись, подбежал и вывалил из вещмешка в нишу патроны для пэтээра Рожков.

— Спасибо, кореш! Живы будем, я тебе за это двадцать пар часов подарю! На всю деревню! И павлина в придачу, — пообещал обрадованный Гудим, снова берясь за свою бронебойку.