Из четырех подбрустверных блиндажей на плацдарме два были заполнены ранеными, а два, полуразрушенные снарядами, приютили укрывавшихся от обстрела автоматчиков и саперов. Всего человек тридцать. Остальные бойцы залегли на дне траншей и стрелковых ячеек.
Одна из мин плюхнулась на бровку бруствера в нескольких метрах от командного пункта и с треском разлетелась на множество осколков.
В те доли секунды, что отделяли ее приближающийся посвист от разрыва, Бальян, не глядя, повалился кому-то под ноги и даже успел прикрыть затылок руками. Когда он на мгновение открыл глаза, то увидел перед собой скрюченные, припорошенные снегом пальцы убитого немца. Бальян приподнял голову и ужаснулся: стоявший на коленях у самого поворота Зубков выкинул вперед руки и, словно не найдя перед собой опоры, неуклюже рухнул на бок. А в двух шагах от него медленно приподнимался и выл на одной ноте, со страхом глядя себе на руки, из которых обильно хлестала кровь, незнакомый сапер. Одна кисть у него была срезана начисто, другая болталась на сухожилии.
— Доктора!.. Доктора!— покатилось по траншее.
Выдирая из карманов брюк индивидуальные пакеты, к пострадавшим бросились Дмитриев и Наследничек.
— Доктора! — в последний раз прозвучал и уперся во что-то далекий зов.
И уже с того конца траншеи на призыв о помощи мчался, на бегу расстегивая санитарную сумку, Толя Волынский.
— Что с Зубковым? Ранен? —крикнул майор Столяров.
— Убит, — негромко сказал Дмитриев, и его тихий, глуховатый голос услышали все, кто был поблизости…
На восточном берегу где-то у шлюза снова заухали танковые пушки. Выстрелы теснили, нагоняли, опережали друг друга. Приглушенно урчали далекие моторы. Многозвучное эхо подхватывало и разносило глухие раскаты разрывов.
— Мошкин! Быстро — тот берег! — крикнул связисту командир отряда.
— Сейчас, товарищ гвардии майор! Сейчас! —заторопился тот. —«Ландыш»!.. «Ландыш»!.. «Ландыш», ты слышишь меня?.. Что же это такое? — И растерянно-удивленным голосом сообщил: — Товарищ гвардии майор, тишина…
— Связи нет?.. Дай! — майор Столяров взял трубку послушал. —Мошкин! Живо на линию! Чтобы через десять минут была связь! Понятно?
— Слушаюсь! — заметался связист. Пропуская сквозь кулак красный провод, он выбрался из траншеи и, пригнувшись, побежал к берегу.
— Гера, не в службу, а в дружбу, подежурь у аппарата!— попросил Бальяна командир отряда.
— Хорошо, — ответил тот покорно. И впрямь ему с его слабым зрением лучше занятия не придумаешь. Вот только у телефона сидеть да еще трофейное оружие собирать.
Бальян сел к телефону. Нажимая на зуммер, попытался вызвать правый берег. Но в трубке по-прежнему стояла тишина, хотя бой между танками с каждой минутой набирал силу…
— Ну, сволочи! Ну, сволочи! — крыл немцев начинж, сердито кланяясь каждой мине. В конце концов он не выдержал и пожаловался майору Столярову, который всякий раз отмечал приближение мины остановившимся взглядом;
— Знают, гады, чем досадить!.. Понять бы, откуда бьют?
— Я полагаю: вон из-за тех елочек! — показал командир отряда. — Но что это даст? У Гогичейшвнли осталось всего по шесть снарядов на орудие. А Булавина не хотелось бы до срока выводить на насыпь. То, что он находится в нескольких минутах хода от шлюза, путает немцам все карты. Они вынуждены действовать с большой оглядкой. А на это уходит время. А время с каждой минутой работает на нас!
— Вон сколько оно уже наработало, — угрюмо заметил бригадный инженер, кивнув головой на уложенные рядом тела убитых бойцов. — Хотя бы корректировщика У них снять! Где-нибудь торчит, сволочь, на виду!
— Давай поищем! — предложил командир отряда. — Ты бери слева от выступа, я справа!
И оба, осторожно выглядывая из траншеи в короткие паузы между разрывами, прильнули к биноклям. А мины все молотили и молотили по заснеженному пятачку плацдарма…
Бальян время от времени взывал к правому берегу:
— «Ландыш»!.. «Ландыш»!..
Но в трубке было устрашающе тихо.
Бальян приподнялся, чтобы посмотреть, где сейчас Мошкин. Но только он поднес бинокль к глазам, как близкий посвист мины заставил его снова присесть.
«Сколько уже длится этот проклятый обстрел? Минут двадцать, не меньше? — попробовал прикинуть Бальян.—А потом пойдут в атаку… Уцелеет ли в результате кто-нибудь из нас?»
И тут его обожгла мысль, что с самого Драхенфельса он ни разу не вспомнил о маме, не призвал ее на помощь. У него все внутри похолодело. Позабыл в горячке боя…
«Я-то позабыл, — вдруг озарило его, — но она-то помнит обо мне, молится».
И, повернувшись ко всем спиной, Бальян достал из кармана мамино письмо и украдкой поцеловал его три раза. «Мамочка, не дай мне погибнуть. На худой конец пусть меня только ранят. Не смертельно, конечно»,— торговался он с судьбой в образе мамы.
Потом ему стало совестно, что он просит лишь за себя. И он прошептал: «И от других, если можешь, отведи пули и осколки!»
— Саш, Саш, смотри! Вон он где, зараза! — обнаружив наблюдателя, радостно воскликнул бригадный инженер.
— Где? — живо отозвался майор Столяров.
— Вон, видишь, танк недобитый?.. Вон, вон, сука, выглядывает из командирского люка!.. Рация цела, он и корректирует! Ему и без бинокля все как на ладони видно!
— Да, похоже… Павло!.. Павло!
— Та тут я, — подал голос откуда-то снизу Кухарик.
Бальян выглянул из своего отвилка и увидел, что ординарец, сидя на ящике из-под немецких консервов, не спеша менял мокрые портянки на сухие.
— Может быть, потом домотаешь? — сердито осведомился командир отряда.
— Можно и потим, — согласился, поднимаясь, Кухарик. Одна его нога сверкнула на весу голой грязной пяткой. Держа в руках старые и новые портянки, он уперся локтем в край траншеи.
— Видишь, вон танк с перебитой гусеницей?.. Да не туда смотришь! Правее!
— Ну бачу…
— Из башни кто-то из оставшихся танкистов огонь корректирует… Пулей — к артиллеристам! Передай им: пусть разорятся на пару снарядов! Но только на пару, не больше!
— Слухаю, — ответил с недовольным видом Кухарик и снова опустился на свой ящик. И хотя сейчас он перематывал портянки чуточку быстрее, чем раньше, возня в целом продолжалась: никак не хотел оставлять майора Столярова без своего бдительного присмотра, тянул время. Видимо, надеялся, что начальнику разведки надоест ждать и он перепоручит задание кому-нибудь другому.
— Ну, долго ты будешь ковыряться? — снова не выдержал командир отряда.
— Та зараз! — невозмутимо ответил тот и одним рывком натянул второй сапог. Встал, но двинулся к орудиям только после того, как опустил на голенища обе брючины масккостюма.
Вскоре он исчез за поворотом…
В этот момент где-то слева за леском, вдалеке, но все же в пределах трех-четырех километров громыхнули орудия, возвестив защитникам плацдарма о начале нового артналета. За первым залпом вражеской артиллерии последовал второй, третий… Теперь на крохотный участок, занимавший всего каких-нибудь полтора километра по фронту и триста-четыреста метров в глубину, помимо мин обрушились еще десятки снарядов. От частых и сильных разрывов непрерывно содрогалась земля, метался раздираемый в клочья горячий и тугой воздух.
— Еще влупят нам с неба, и можно начинать все сначала,— мрачно поделился своими опасениями бригадный инженер.
— Нам бы еще часа два продержаться,— ответил майор Столяров. — А там посмотрим, кто кому влупит!
— Кто-нибудь, может, и посмотрит, — буркнул начинж. — Только не мы!
— На Висле погуще было…
— Ты еще Сталинград вспомни!
— Ложись! —крикнул майор Столяров.
Повторять не пришлось. Все, кто находился на командном пункте, попадали один на другого, образуя кучу малу! Траншея заходила ходуном. Сверху посыпались смерзшиеся комья глины, обломки льда, разная труха. Пока поднимались и осматривались, понемногу рассеялись дым и снежная пыль. Посмотрели и ахнули: прямо за бруствером зияла широкая воронка. Следующий снаряд разорвался у первого поворота, обрушив часть траншеи…
И вдруг сквозь грохот пальбы Бальян, сидевший у аппарата в начале отвилка, услышал неторопливый и спокойный разговор. Говорили где-то рядом, в траншее. Гудящая от легкой контузии голова не сразу разобралась в знакомых голосах. Но слова, едва слепившись в фразу, обожгли Бальяна мгновенно и неожиданно раскрывшимся смыслом.
— Ты видел, что он там в карман сунул? —Это Гудим.
— Нет… А что? — Это Наследничек.
— Главное, еще оглянулся, посмотрел, не заметил ли кто?
«Ясно, что обо мне! — Бальян уже почти не сомневался, что речь шла о нем. — Увидели все-таки, как я достал из кармана и целовал мамино письмо. Вероятно, решили, что свихнулся…»
— Я давно раскусил его, — продолжал Гудим. — Чего ему под пули соваться? Нашли дурака! Он бы и в рейд не пошел под каким-нибудь предлогом, если бы не майор!
«Так и есть — обо мне! — окончательно решил Бальян.— Только как они догадались, что я дрейфлю? Наверно, на морде написано?»
— А вдруг еще убьют? — с сарказмом подхватил Наследничек.
«Но ведь я сейчас рискую жизнью не меньше других. И ничем, ни словом, ни жестом, — с нарастающей обидой думал Бальян, — не выдаю своего страха. Что им еще от меня надо? Чтобы я подбил танк из автомата? Или прикрыл грудью амбразуру, которой нет? Да, мне страшно. Но это совсем не основание, чтобы думать обо мне плохо…»
— Что с ним? — послышался испуганный голос майора Столярова.
Бальян рывком поднялся и выглянул из своего закутка. Скользнув сердитым обиженным взглядом по сидящим на земле Гудиму и Наследничку, которые даже не посмотрели в его сторону, он поднял глаза и увидел двух автоматчиков, которые вели, поддерживая, едва переставлявшего ноги Павла Кухарика.
— Контузило! — сообщил один из солдат. — Оглушило и землей придавило!
— Павло, что с тобой?— спросил командир отряда. Кухарик смотрел на него открытым беспомощным
взглядом.
— Что с тобой, брат?
— Не… Не… — с невероятными усилиями произнес ординарец.
— Он что-то хочет сказать…
— Паш, ты что, не выполнил приказания? — первым догадался Наследничек.
Кухарик удрученно и обрадованно, что его поняли, закивал головой.
— Отведите его в медпункт! — приказал командир отряда.
Ординарец замотал головой, уперся ногами в землю.
— Не хочет,— прокомментировал автоматчик.
— Что мне с тобой делать? — сокрушенно проговорил майор Столяров. — Посадите его куда-нибудь…
Автоматчики усадили Кухарика на все тот же ящик из-под немецких консервов и ушли…
— Товарищ майор! Разрешите, я схожу? — шагнул Бальян и жалобно добавил: — Я вас очень прошу!
«Пусть посмотрят, как я трушу!»
— Ну, сходи…
— То же самое передать?
— Да, пусть добьют гадину… Только…
— Я в курсе. .. Не больше двух снарядов!
— Правильно… Ну, двигай!
И тут Бальян снова краем уха поймал фразу, сказанную Наследничком Гудиму:
— Для него война кончилась, когда его к Герою представили!
«Так они же говорят о Глотове! — обрадовался Бальян. — А я, лопух, идиот такой, принял все на свой счет!»
И, с досадой на себя за дурацкую мнительность, он, нагнувшись, побежал по траншее к орудиям.
В стрелковых ячейках мелькали знакомые лица разведчиков, автоматчиков, саперов — осунувшиеся, похудевшие, побледневшие за одну ночь и одно утро. Даже порция коньяка, принятая от простуды, не прибавила краски на щеках…
Вот Тонечка Тураев, по-детски облизывающий языком потрескавшиеся губы… Андрюша Гаецкий с жадностью докуривающий заграничную — с золотым ободком — сигарету… Жорка Губаревич, с обиженным видом грызущий черный сухарь… Рыжий старшина Петухов, неторопливо отлаживающий трофейный пулемет МГ… Рустем Валиев, дополняющий звуки боя громким сморканьем с помощью коротких пальцев… Гаррик Семенов, с серьезным и сосредоточенным выражением лица заполняющий автоматные диски патронами из вощаного пакета… Гаяз Абдуллаев, туго — туже не бывает! — перевязывающий широким бинтом отставшую подметку… Есаул, опасливо выглядывающий из покосившегося блиндажа, битком набитого бойцами…
«Жив, не ранен. Хорошо», — молча и радостно отмечал про себя Бальян, скользя взглядом по посиневшим лицам…
А на пятачке, изрытом траншеями, по-прежнему кружили и бушевали разрывы…
Но жертв было меньше, чем могло быть. Хоть немцев благодари за это. Сделаны были траншеи на совесть, но всем правилам инженерного искусства. Не имей они столько зигзагов и укрытий, не тянись они в полный профиль на всем своем протяжении, защитникам плацдарма и вовсе негде было бы укрыться от мин и снарядов.
«Прав майор, — подумал Бальян, — траншеи нам достались что надо!»
За последним зигзагом он столкнулся нос к носу с Костей Панкратовым. Рассредоточив и разместив добрую треть своих бойцов в блиндажах, командир роты автоматчиков теперь носился по плацдарму, проверяя, что с остальными.
— Ты куда, Гера? — полюбопытствовал он.
— К артиллеристам! Обнаружили корректировщика!
— А!.. Давай помогу! — и Панкратов, подставив плечо, о которое оперся Бальян, помог ему подняться на бруствер. — Держи свой автомат!.. Тут —рядом!..— То ли Бальяна успокаивал — как-никак тому предстояло пробежать под обстрелом добрых полторы сотни метров,— то ли себя, волнуясь и тревожась за нового приятеля.
Но беспокоился он зря. Бальян проскочил это расстояние одним духом между двумя разрывами.
Обдирая зад и спину о мерзлую землю, он скатился в командирский окоп, где его поджидали лейтенант Гогичейшвили и Владик, сосредоточенно рывшийся в своем вещмешке. И опять при виде бывшего шофера у Бальяна заскребли кошки на душе.
— Ну что, дорогой, скажешь? — спросил Бальяна лейтенант Гогичейшвили, когда тот отдышался.
Командир батареи, уже сократившейся до трех орудий был так же красив, хотя за ночь и утро изрядно зарос синеватой щетиной: аккуратные черные усики теперь не так выделялись на ее темном фоне. Да и голубые глаза как-то потускнели.
Бальян передал приказание, показал цель.
— Двумя снарядами, говоришь? — спросил Гогичейшвили.
— Двумя… Но лучше — одним, — уточнил Бальян.
— Может, половинкой снаряда? — сыронизировал артиллерист.
Бальян смущенно промолчал.
— Гусев, к орудию! — бросил Гогичейшвили ефрейтору— заряжающему первого орудия, который прислушивался к их разговору из соседнего окопа. — Бронебойным заряжай! Два снаряда!
Надавив правой рукой на плечо Бальяна, а левой ухватившись за край окопа, комбат легко, одним махом, выбросил из узкой щели свое тонкое стройное тело и нырнул в орудийный дворик. Ловко, как с невесты фату, сбросил с пушки тончайшее голландское полотно, накинутое на нее для маскировки.
Заряжающий выложил на снег два снаряда (два из восемнадцати) и, действуя обоими локтями и нераненой ногой, выбрался наверх. Взяв под мышки снаряды, заторопился, сильно ковыляя, к пушке. И там, уже на орудийной площадке, за что-то зацепился и растянулся во весь рост. Но снаряды не выронил, удержал.
— Заряжай! — скомандовал лейтенант.
Ефрейтор вскочил, поворотом рукоятки открыл затвор и дослал снаряд в казенник.
— Готово!
Гогичейшвили, которому пришлось заменить убитого наводчика, завертел ручками подъемного и поворотного механизмов. Ствол медленно пополз вверх и вправо.
Наводил лейтенант долго, не обращая внимания на рвущиеся поблизости снаряды и мины. Ни один мускул не дрогнул на его тонком кавказском лице. Оно не изменило выражение даже тогда, когда по щиту забарабанили осколки.
Но вот он кончил наводить и, оторвавшись от прицела, крикнул Бальяну:
— Ну что, дорогой, попадем с первого раза под срез башни или не попадем?
Бальян опасливо выглянул из окопа и растерянно улыбнулся. На большее у него не хватило духа.
— Поехали! — сказал Гогичейшвили и нажал спуск. Орудие ухнуло, коротко плеснув пламенем.
Бальян быстро поднес бинокль к глазам. Но пока он наводил на резкость, насмешливый и довольный голос командира батареи возвестил об удачном выстреле:
— Лучше смотри, дорогой, лучше… Если что интересное увидишь, не забудь сказать мне!
То, что комбат оказался еще и отменным наводчиком, Бальян понял, разглядев результаты выстрела. Танковая пушка, которая до этого торчала почти в горизонтальном положении, теперь глядела куда-то в землю. В бинокль хорошо была видна черная, сильно дымящая пробоина. Она зияла как раз там, где сходились башня и корпус. Не прошло и нескольких секунд, как откуда-то из кормы вырвалось светлое бензиновое пламя и внутри танка, слепо добивая его, стали рваться снаряды.
Гогичейшвили спрыгнул в окоп к Бальяну. Его голубые глаза вновь обрели свою обычную яркость.
— Нашел пробоину?
— Нет слов, — восторженно развел руками Бальян.
— Ах, дорогой, чего не сделаешь для экономии снарядов?
— Живы останемся, непременно, обязательно дам об этом в газету! — осторожно пообещал Бальян.
И для такой осторожности были все основания. Только сказал, как по ту сторону орудия очень близко упала и с хрустом разорвалась мина. Рядом просвистели осколки. А из-за леса, подвывая друг другу, вырывались и устремлялись к плацдарму все новые и новые мины. Одна из них, на слух, опять приближалась к огневой артиллеристов.
Гогичейшвили, Бальян и Владик, стукнувшись головами, молниеносно пригнулись в тесном и узком окопе.
Разорвалось где-то по соседству. Широкой полосой над укрытием прошли осколки…
— Верно сказал… если живы останемся, — произнес командир батареи.
Было ясно: или вражеский танкист все-таки успел, до орудийного выстрела, указать минометчикам новую цель, или немцы уже настолько пристрелялись, что могли обойтись без корректировщика. Хотя бы на первых порах.
Однако выпустив с десяток мин, фашисты несколько ослабили минометный огонь, вернее, перенесли его ближе к берегу, где и вовсе никого не было: били уже вслепую…
Зато снаряды продолжали равномерно и неторопливо, метр за метром, перепахивать землю, прихватывая иногда стенки траншей и ходы сообщения.
И вдруг обстрел прекратился…
Бальян выглянул из окопа. Над траншеями медленно всплывали головы бойцов.
В образовавшуюся тишину со стороны леса не спеша, постепенно набирая силу, вползал гул танковых двигателей…
— Идут! — воскликнул Бальян. — Я побегу!
— Куда спешишь? Давай вместе позавтракаем!— предложил лейтенант Гогичейшвили, показывая на банку свиной тушенки, которую, поставя на колено, вскрывал финкой Владик.
— Сейчас вот-вот немцы заявятся, а вы есть…
— Знаешь, что говорила моя бабушка? Не знаешь? Не поешь — не будет сил! — произнес Гогичейшвили, доставая из кармана трофейный складной прибор — нож, вилку и ложку. — Давай присоединяйся!
Бальян проглотил голодную слюну. Он вспомнил, что со вчерашнего вечера ничего не ел. Но заправляться сейчас, когда с минуты на минуту должна была начаться новая танковая атака гитлеровцев,— это черт знает какие надо иметь нервы! У него же просто кусок в горло не полезет!
— Что, вилки-ложки нет? — с затаенной иронией спросил Гогичейшвили.
— Есть. Но… — Бальян снова покосился на гудящую подкову леса.
— Пока туда-сюда думаешь, можно полбанки съесть…
— Я немножко, — уступил Бальян, доставая из полевой сумки свою старую алюминиевую ложку. Пропустив вперед Владика, он зацепил ею кусок жирного мяса и отправил его в рот.
— Давно бы так, — одобрил артиллерист.
Ели они без хлеба, которого ни у кого не оказалось и поэтому управились в два счета.
— Спасибо! — торопливо облизывая ложку поблагодарил Бальян. —Ну, я побегу?
— Будь здоров, дорогой!— ответил Гогичейшвили.
Бальян выбрался из командирского окопа и, огибая частые воронки — оспины на белом поле, побежал к траншее.