Прямо за трансформаторной будкой, которой кончался Блюхерхютте, немецкая колонна резко прибавила скорость. По огням, мелькавшим далеко впереди, было видно, что пробка окончательно рассосалась и движение возобновилось на всем видимом протяжении дороги. Как и прежде, головной «майбах» майора Столярова шел вплотную к «штееру». Тридцать-сорок метров, которые постоянно разделяли их, со стороны, как это все могли убедиться еще в городе, казались обычным интервалом между машинами. Давно спало напряжение, вызванное опасной близостью с вражескими солдатами, дремавшими в грузовике. Вроде бы даже привыкли к ним, уже не пялили на них все время глаза.
Радовала разведчиков и скорость, которую развили обе колонны. Бальян заглянул через плечо водителя на спидометр. Стрелка покачивалась между тридцатью и тридцатью пятью километрами.
— Ман зольте иммер зо фарен! — воскликнул довольный майор Столяров.
И хотя из пяти немецких слов, произнесенных начальником разведки, Бальян вспомнил только одно: «фарен», смысл сказанного мигом дошел до него: «Всегда бы так ехать!»
— Зо, зо! (Так, так!) — подхватил он понравившееся ему коротенькое незнакомое словечко.
— Вер райтет зо шпет дурх нахт унд винд, ес ист дер фатер мит зайнем кинд! («Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Ездок запоздалый, с ним сын молодой…» («Лесной царь» Гёте, в переводе В. Жуковского)) — неожиданно, осмелев, продекламировал старший лейтенант Кузнецов.
Бальян обрадовался: когда-то в школе он учил эти стихи. Но кто их написал — Гёте, Шиллер или Гейне, — он не помнил.
Майор Столяров хмыкнул, сказал вполголоса:
— Вот именно… вер райтет зо шпет дурх нахт унд винд… Прямо в точку!
— Ком хер, шнель, линкс, рехтс, хенде хох! (Иди сюда, быстро, влево, вправо, руки вверх!) — одним духом выпалил Тонечка, чье знание языка противника было почерпнуто исключительно из частого общения с «языками».
— Морген, морген, нур нихт хойте, заген алле фауле лойте! (Завтра, завтра, только не сегодня, говорят все лентяи!) — выкрикнул известное всем школьникам мира, изучающим немецкий язык, изречение Наследничек.
— Гитлер швайн и Геббельс швайн! (Гитлер свинья и Геббельс свинья!) — внося свою долю в общую копилку, подал голос сквозь дрему приткнувшийся в уголку на сиденье Боря Коноваленко.
Словом, устроили бесплатное представление, разыграли с подветренной стороны галдеж по-немецки. Шлензак, для которого немецкий был вторым родным языком, кажется, ничего так и не понял. Во всяком случае, вид у него был растерянный.
Из-за быстрой езды мокрый и липкий снег больно хлестал по лицу, залеплял глаза, щеки, подбородок, проникал за ворот шинели, облачал всех — успевай только стряхивать! — в свои свежие и белые наряды. Водитель все время сметал с приборов обильные хлопья…
Если так ехать и дальше, то через полтора-два часа они будут на месте. Правда, там им ничего не светит — но это уже другой вопрос. Только сейчас Бальян осознал, сколько усилий затрачивал командир отряда во время лесных плутаний, чтобы скрыть от всех свое нетерпение, оставаться внешне спокойным. И как благотворно действовали на окружающих его хладнокровие и умение владеть собой.
Прошло минут двадцать — двадцать пять, и вдруг идущая впереди колонна замедлила ход. Все, кто был в головной машине, обеспокоенно переглянулись: что бы это значило? Огни вдалеке едва ползли. Но вот первый из них прекратил движение, растерянно заметался. На него надвигались, наплывали еще огни. Они то вспыхивали, то гасли, то тянулись куда-то в сторону. Одна за другой останавливались вражеские колонны, будоража ночь всплесками света, беспокойными и нетерпеливыми.
Скорее всего, образовалась новая пробка.
Через несколько минут очередь дошла и до них. С грузовика посыпались на дорогу солдаты. Тут же, не отходя от машины, справили малую нужду и, немного поразмявшись, полезли обратно. Лишь двое… нет, теперь уже один не торопился забираться наверх. Укрывшись от порывов метели под задним бортом, он снял перчатки и сунул их за ремень. Затем запустил руку за пазуху. Ага, решил покурить в одиночестве. Так и есть. Достал сигарету и, наклонив голову, принялся шарить по карманам. Не найдя спичек, помедлив, крикнул что-то своим. Но те или не расслышали, или пренебрегли его просьбой. Он опустил глаза и неожиданно уперся взглядом в стоявший неподалеку «майбах». Вынув изо рта сигарету и спрятав ее в рукав, немец решительным шагом двинулся к «соседям»…
Сердце у Бальяна екнуло. Вот и кончилось их везение. Положение у них — хуже не придумаешь. Даже с немцем этим ничего нельзя сделать: тут же увидят с грузовика. Неужели из-за какого-то поганого фрица, которому вдруг приспичило покурить, им придется вступить в бой и не выполнить задания командования? И что самое страшное — подвести всю бригаду, а может быть, и корпус? Конечно, дорогой ценой заплатят гитлеровцы за свое любопытство. Шесть танков и пять бронетранспортеров без особого труда справятся с полсотней грузовиков. Но стоит только противнику подтянуть механизированные части, находившиеся поблизости, — достаточно лишь танкового батальона, — и от их головного отряда останется одно воспоминание.
Майор Столяров быстро обернулся к обоим — Бальяну и замполиту, — сделал знак рукой: «Присесть!» В одно мгновение они опустились на сиденье. Там уже пристроился Зимин, державший на коленях укутанную брезентом рацию — оберегал от толчков и сырости. За ним, опасливо поглядывая на разведчиков, замер его помощник.
Наследничек, Коноваленко и Тонечка белыми изваж пнями застыли у пулеметов. В своих маскировочных костюмах они вполне могли в сумерках сойти за немцев. Не то что Бальян, Кузнецов и радисты, которых выдавала форма…
Теперь Бальяна мучило беспокойство: а вдруг гитлеровец заметил их исчезновение? Не покажется ли ему это подозрительным?
И тут они услышали приглушенную скороговорку Столярова, обращенную к шлензаку:
— Ес ист мьоглих, дас зи ан унзерем гешпрех тайльнемен! Меркен зи дас: вир зннд айне зондеркоммадо дер руссишер бефрайунгсармее. Власовцы. Ферштеен зи? (Возможно, вы примете участие в нашем разговоре! Запомните: мы специальная команда Русской освободительной армии. Власовцы. Понимаете?)
— Яволь, герр майор! (Так точно, господин майор!)
— Унд зи зинд унзер дольметшер! (И вы наш переводчик!)
— Яволь, герр майор!
— Вен зи унс ферратен, бекоммен зи ди ерсте кугель! Ир лебен ист ин ирен хенден! (Но если выдадите нас, первая пуля вам. Ваша жизнь в ваших руках!)
— Яволь, герр манор!
Уже были слышны близкие шаги немца, заметно смягченные свежим и мокрым снегом.
Из короткого и быстрого разговора командира отряда с проводником Бальян понял лишь то, что майор решил выдать их всех за власовцев. Хотя, может статься, это была единственная возможность отвести от себя подозрение, Бальяна все-таки-здорово покоробило от одной только мысли, что они вынуждены принять такую личину. Но в то же время поражала неожиданность, с которой начальник разведки решился на это. Видимо, в последнюю минуту он осознал, что значительно больший риск таило в себе первоначальное намерение прикинуться немцами. В этом случае даже самый неразвитый и тупой солдат вермахта с легкостью разоблачит их. А так они специальная диверсионная команда Русской освободительной армии. РОА. Нечто чужое и малопонятное…
За несколько шагов немец насмешливо поприветствовал их:
— Вилькоммен ин дер хаймат! (С прибытием в родные края!)
— Вилькоммен, камерад! (С прибытием, приятель!) —ответил майор Столяров
— Хабен зи айнен цюндер? (У вас есть зажигалка?)
— Битте! (Пожалуйста!) — командир отряда подал немцу свою знаменитую трофейную серебряную зажигалку.
— Данке шон! — поблагодарил солдат и прикурил. — Прима! (Большое спасибо! Первоклассная вещица!) — восторженно отозвался он о зажигалке.
— Айн гешенк дер гелибтен! (Подарок любимой!)
— О! — с деланным восхищением произнес немец и чмокнул губами зажигалку. — Айн брюдерлихер кус фон мир! (О! От меня ей братский поцелуй!) — и вернул ее майору Столярову.
— Их виль ес аусрихтен, ганц бештимт! (Передам непременно!) — ответил тот.
Сделав пару глубоких затяжек — легкий аромат сигареты добрался даже до скорчившегося на сиденье Бальяна — солдат спросил:
— Хе, камерад! Вохер комст ду? Аугеншайнлих, айн ойстеррайхер? Зер айгентюмлих ист дайне ауешпрахе! (Эй, приятель! Ты сам откуда? Видимо, австриец? Уж очень своеобразное у тебя произношение!)
— Их бин аус Вестукраине! Хаст ду гехьорт—фон дер штадт Лемберг? (Я родом с Западной Украины! Слышал такой город — Львов?)
— А… Лемберг! Зеен вирст ду ин ни мер! (А… Львов! Теперь ты больше его не увидишь!)
— Вер кан виссен? Вер вайс? Дер фюрер хат гезагт, дас вир нох видеркоммен! (Как знать? Как знать? Фюрер сказал, что мы еще вернемся!)
— Альс гефангене! (В качестве пленных!) — зло сказал немец.
— Хюте дих, ду вирст нох мит гестапо цу тун габен! (Смотри, как бы тебе не пришлось иметь дело с гестапо!)
— А… шайзе! — выругался солдат и, уже удаляясь, крикнул: — Аус бальдигес видерзеен ан дер Одер, камерад! (А… дерьмо!.. До скорой встречи на Одере, приятель!)
Вскоре впереди чуть слышно и непонятно затараторили по-немецки. По-видимому, солдат уже вернулся к своим.
От напряжения у Бадьяна пересохло во рту. С грехом пополам, но он все-таки понял, что в последнюю минуту майор Столяров почему-то раздумал приплетать власовцев.
— Не было необходимости, — объяснил тот, когда спустя какое-то время Бальян спросил его об этом — Да и язык, честно говоря, как-то не поворачивался сказать.
Зато потом, еще долго, пока не тронулась немецкая колонна, они с опаской поглядывали на «штеер», высматривали, нет ли там каких признаков беспокойства. Но все было тихо-мирно. Лишь одни раз, когда вернувшийся немец, видимо, что-то сказал о них, сидевшие у заднего борта солдаты лениво посмотрели в их сторону и уже больше интереса не проявляли…