От такой дороги впору бы взвыть, а водитель полуторки как ни в чем не бывало распевал свои арии. Крутил баранку и заливался, как ему казалось, соловьем. Однако слушать его все-таки можно было: что другое, а слух он имел отменный. Во всяком случае, Бальян не заметил, чтобы Владик (так звали шофера) хоть раз сфальшивил. А вот голос… Словом, до Лемешева в «Музыкальной истории» ему было далеко. Даже очень далеко. Но для художественной самодеятельности небольшого городка, наверно, сошло бы.
Впрочем, к пению своему Владик относился серьезно. Все арии допевал до конца. И только одну из них — варяжского гостя — оборвал на полуслове: неожиданно зачихал и закашлял мотор, кончился бензин.
— Айн момент! — сказал Владик и вылез из теплой кабины. Прикрывая лицо локтем, он скрылся в снежной круговерти.
До Бальяна донеслись удары сапога о задние скаты. Отношения у Владика с ними сложились не лучшим образом: резина была старая, заплата на заплате.
Потом порожнюю полуторку качнуло. Вскоре у самой кабины что-то загремело, покатилось с грохотом. Послышался робкий мат, по-видимому не столь уж частый в устах любителя классической музыки.
Что там стряслось?
Но вот порывом метели вытолкнуло вперед понурую фигуру. За несколько минут Владика так облепило снегом, что он вполне мог сойти за Деда Мороза.
Бальян приоткрыл дверцу:
— Что случилось?
— Придется загорать, — уныло сообщил Владик.
— Как загорать? — испугался Бальян.
— В канистре пусто…
— Как же вы так?
— А что я? Видно, еще днем при обстреле осколок угодил. Все до капли вытекло, — со злостью произнес шофер, забираясь в кабину.
Он был так расстроен, что забыл стряхнуть с себя снег.
— Ну что будем делать? —сердито спросил Бальян.
— А что делать? Ждать, может, кто выручит…
— Да, крепко влипли, — проворчал Бальян.
Было ясно, что если не удастся в скором времени раздобыть бензин, то придется или искать новую попутку, или идти пешком. И это в такой буран, когда уже в двух шагах ничего не видно. А где выход? В противном случае бригада, следовавшая в передовом отряде корпуса, уйдет вперед еще на несколько десятков километров, и тогда вообще ее за ночь не догонишь. А это значит — не выполнить задания газеты, с большим запозданием написать о части, которая первой, по данным штаба корпуса, пересекла старую немецко-польскую границу. Да и кому будет нужен такой — устаревший на день, на два — материал?
Кроме того — что также не давало покоя, — он напросился в командировку, потому что всегда искал случая побывать у своих бывших однополчан. Правда, в прославленной гвардейской танковой бригаде Бальян воевал всего два месяца. Только принял взвод автоматчиков, только начал привыкать к людям, как его неожиданно отозвали в распоряжение политотдела корпуса. Оказалось, кому-то из видных политработников приглянулся очерк о солдатских буднях, который молодой комвзвода написал и послал, почти не надеясь, что его напечатают, в корпусную газету. Однако очерк опубликовали, а самого Бальяна как новую литературную силу определили на недавно освободившуюся должность сотрудника редакции. Так что все решил случай. Счастливый или несчастливый, покажет время. Предшественнику Бальяна, например, не повезло. Машина, на которой тот добирался в соседнюю бригаду, была в упор расстреляна фашистским бронетранспортером. Причем точно на такой же дороге, по которой неизвестно кто и когда прошел раньше. Наверно, также ехали вслепую — разве напасешься на всех карт? — и пытались сориентироваться по оторванным и втоптанным в снег или грязь (тогда была грязь) указателям. Да и что может быть ненадежнее маршрута, записанного впопыхах на клочке бумаги много часов назад? Особенно сейчас, когда наши танки вырвались вперед, оставив позади не только свою пехоту и тылы, но еще недобитого и сильного противника. Вот и двигались по одним и тем же дорогам вперемежку наши и немцы. Иногда между ними завязывались бои местного значения, которые уже не влияли и не могли повлиять на общий исход сражения. Судьба всей операции решалась там —на острие и флангах танкового клина, одним мощным ударом на десятки километров вбитого в тело немецкой обороны.
А здесь было то, что на фронте называлось совсем по-домашнему — «слоеный пирог»…