Глава седьмая

1

Теперь головной «майбах» шел в каких-нибудь тридцати-сорока метрах от грузового «штеера» с немецкими солдатами. Хотя майор Столяров никому ничего не растолковывал, Бальян мигом понял его замысел: со стороны обе колонны — наша и противника —должны выглядеть как одна. Особенно это важно там, на улицах Блюхерхютте, где они будут как на ладони. Уже отсюда видно, как покачиваются на столбах электрические лампочки и светятся окна в некоторых домах. И это не считая прямо-таки потоков света, расточаемых фарами машин. Да первый же встречный немец, увидев знакомые силуэты русских тридцатьчетверок и американских «доджей», переполошит весь городок. Поэтому одна надежда У них — слиться с вражеской колонной, слиться настолько, чтобы никому и в голову не пришло их разглядывать. Не проявляли же любопытства солдаты, набившиеся в кузове грузовика! Как сидели молча, подмяв воротники шинелей, закутавшись в шарфы и плащ-палатки, накинув на себя одеяла, так и продолжали сидеть, хотя расстояние между ними и неизвестно откуда появившейся колонной резко сократилось. Будь они немного повнимательней, возможно, что-нибудь и заподозрили. Но мысли у них, по-видимому, были слишком далеко — обычные, заторможенные, буксующие солдатские мысли о еде сне и тепле. И, наверное, еще рады, что унесли ноги оторвавшись от русских, как они думали, на многие десятки километров. Временами казалось, что если эти сильно мерзнущие и жалковатые на вид немецкие солдаты и думают о реванше за Одером, то без особого энтузиазма Но это, как понимал Бальян, могло быть и обманчивым впечатлением.

Впрочем, солдатские мысли — солдатскими мыслями, а плохая видимость — плохой видимостью. По-прежнему все вокруг было окутано ночной дымкой и без передышки валил снег. Хорошо ли, плохо ли, но они все-таки укрывали отряд. Правда, ему уже недолго находиться под их общей защитой. Через считанные минуты его вынесет вслед за немецкой колонной на просматриваемые со всех сторон улицы Блюхерхютте.

От внутреннего напряжения, растущего по мере приближения к городку, у Бальяна то и дело перехватывало дыхание. Как всегда в минуты опасности, он молча взывал к маме. Он знал, что она и днем и ночью думает о нем и молится. И в глубине души считал, что эти ее материнские молитвы не раз спасали ему жизнь. Спасут, возможно, и сейчас.

Порою ему казалось, что все дело в письме мамы, в первом ее письме на фронт, которое он украдкой целовал всякий раз, когда возникала смертельная опасность. В том месте, где Бальян прикасался губами, бумага со временем пожелтела, и слова, написанные простым карандашом, стерлись. Да и не было необходимости перечитывать письмо. Он знал его наизусть. «Дорогой мой сынок! — писала мама. — Милый мой, не знаю, дойдет ли мое письмо к тебе. Но мои мысли и мое сердце полны тобою. Мой страх очень велик за тебя. Молю судьбу, чтобы ты и твой отец перенесли подстерегающие вас опасности спокойно и благополучно, чтобы я могла еще встретиться с вами. У меня нет слов больше, мое сердце рвется к вам, но в одном я твердо уверена, что мы встретимся еще и вспоминать будем вместе дни тревоги и страха. Сын мой, целую тебя традиционно три раза на счастье, и верь, что везде тебя будет защищать судьба и беззаветная любовь матери. —И дальше стояло как заклинание: — Целую, целую, целую. Мама…»

Стремительно надвигался городок… Пора! Отвернувшись в сторону, Бальян достал из нагрудного кармана комсомольский билет, в котором было спрятано мамино письмо. Покосившись на соседей и увидев, что им не до него, быстро вынул и приложил к губам бумажный треугольник. И долго, может быть целых две-три секунды, закрыв глаза и затаив дыхание, не отнимал его. Словно прижался к маминой руке — шелковистой и шершавой… Успел вовремя. Только спрятал свой талисман, как справа от шоссе замелькали какие-то темные строения. По всей видимости, это были или воинские казармы, или тыловые склады. Редко-редко где светилось окошко. В одном из них Бальян увидел едва шевелившиеся человеческие фигуры. Что они там делали, он не успел разглядеть.

«Только бы пронесло! Только бы не заметили!» — стучало в висках. Страшно подумать, как много нужно, чтобы им повезло, сколько должно быть для этого счастливых случайностей.

Похоже, что те же мысли одолевали и остальных участников рейда. Во всяком случае, никто, ни один человек не нарушал гнетущего, напряженного молчания.

Молчал и майор Столяров, неподвижно стоявший рядом с водителем.

Обе слившиеся в одну колонны быстро втягивались в центр Блюхерхютте с его жилыми домами, где скудно, а где обильно проливавшими из окон электрический свет, с его довольно частыми уличными фонарями, подслеповато, но все-таки зряче глядевшими сквозь нескончаемое мерцание снежинок. То и дело выпускали длинные щупальца лучей фары машин и танков.

Всякий раз, когда свет падал на их колонну, шедшую уже с погашенными огнями, у Бальяна обрывалось сердце. Затем на какое-то мгновение наступало облегчение. Облегчение неполное, с недоумением: что они, слепые, что ли, немцы? Нет, так долго продолжаться не может!

А потом и вовсе стало страшно, как в тяжелом, неодолимом сне. Из особняков, мелькавших по сторонам, без конца выбегали и сновали взад-вперед вооруженные гитлеровцы. У штабов, которые занимали лучшие дома, с автоматами на груди стояли часовые. К походным кухням с поднимавшимся дымком тянулись длиннющие очереди солдат с котелками. Прямо в десятке метров от колонны прошагал взвод панцергренадеров — немецких мотострелков.

Кое-кто из немцев даже проводил их машины внимательным взглядом. Или это, может быть, только показалось вконец перетрусившему Бальяну?

И надо же, что именно теперь немецкая колонна замедлила ход. Только бы не остановилась! В этом случае они должны будут или последовать ее примеру, или, что не менее рискованно, попробовать на виду у всех объехать. Который из двух вариантов лучше, сразу и не сообразишь. Каждый имеет свои плюсы и минусы.

Что думал по этому поводу майор Столяров, Бальян конечно, не знал и не решался сейчас спрашивать.

Между тем машины уже двигались с такой скоростью, что можно было не торопясь спуститься на дорогу и так же не торопясь вернуться на свое место.

Но двигались, не останавливались…

И вдруг Бальян почувствовал, как постепенно уходит страх. Теперь он уже с меньшей опаской поглядывал по сторонам и с облегчением думал о том, что не так страшен черт, как его малюют. То, чего он больше всего боялся — чтобы не встала шедшая впереди колонна, — угрожало их отряду все меньше и меньше.

Окончательно страх пропал у Бальяна, когда какой-то немец решил перебежать дорогу перед самым носом головной машины. Еще мгновение, и он бы угодил под гусеницы.

— Ду… думмкопф! (Ты… олух!) — заорал на него майор Столяров.

И тот пулей перелетел на другую сторону и ни разу не оглянулся.

Интересно, как там у Веденеева, перебравшегося по просьбе майора на замыкающий бронетранспортер Гудима? Так же шпарит по-немецки? Впрочем, это было предусмотрено с самого начала, то есть с того момента, как отряд свернул на шоссе: на стыках с неприятельскими колоннами должны находиться люди, хорошо знающие немецкий язык. Подумал майор Столяров еще и о том, чтобы на всякий случай рассредоточить свой импровизированный штаб: капитан Федотов пересел к саперам, а контрразведчик к артиллеристам, из которых он знал шапочно только лейтенанта Гогичейшвили и с которыми хотел поближе познакомиться. Из офицеров при начальнике разведки остались лишь старший лейтенант Кузнецов да Бальян.

Всего десять минут тащился отряд по улицам Блюхерхютте. Но показалось — целую вечность. Когда же наконец участников рейда снова поглотила долгожданная темнота, у них словно гора с плеч свалилась. Но и сейчас тьма была относительная: по-прежнему стелили перед собой световую дорожку ползущие впереди и сзади неприятельские колонны. Да и сумерки заметно поредели. Крадучись подбирался рассвет…