11

И тут снова — в третий раз! — подал голос лес. Умолкнувшая было подкова стала исподволь наполняться гулом множества танковых двигателей. Казалось, вибрировало все: и многокилометровое лесное полукружие, и серое, с низкими хмурыми тучами небо, и все еще стелившийся по полю дым…

С подбитой «пантеры», застывшей неподалеку от орудий, спрыгнул Миша Дмитриев. Взял с брони и вскинул на плечо танковый пулемет. Другой рукой снял с танка металлическую коробку с патронами.

Из-за другой машины вышли тяжело нагруженные трофейным оружием Есаул и Гаррик Семенов.

Все трое направились к траншее.

— Вы куда? — крикнул Бальяну Миша Дмитриев.— Слышите? Сейчас начнется!

— Там, за орудием — раненый!

— А! — Бросив взгляд на раздавленную пушку, командир взвода разведки равнодушно сообщил: — Да это фриц!

— Фриц? — удивился Бальян.

— Ну да, фриц! — подтвердил, не останавливаясь, Дмитриев.

Бальян перебежал на ту сторону. Там и вправду лежал раненый немец — унтер-офицер со скуластым, неарийским лицом. Вся грудь его была залита быстро подсыхающей кровью, и он тяжело дышал, время от роняя изо рта багровые сгустки. В широко открытых горячечных глазах стоял немой ужас. По-видимому немец забрался сюда, за щит, уже будучи раненным. То ли прятался от противника, не прекращавшего огонь из траншеи, то ли укрывался от своих, которые отходя и отстреливаясь, не очень-то разбирали, куда бьют.

Он был обречен, потому что никому не было до него дела. Самое большее, на что он мог рассчитывать, это то, что ему дадут спокойно умереть своей смертью. Но если за короткое время, что осталось до новой атаки, он не сыграет в ящик сам, его непременно достанет какой-нибудь осколок или пуля. Схватка, судя по катившему отовсюду грохоту, предстояла жестокая, несмотря на ужасающее неравенство сил.

И вдруг этот равномерный грохот стал как бы раздваиваться, расплетаться. Уже явственно различались два протяжных низко вибрирующих гула. Один был погромче и погуще, другой много слабее и тоньше. Первый слышался ближе и был, несомненно, предвестником очередной атаки. Второй шум катил где-то слева и стремительно набирал силу. Поначалу Бальян решил, что гитлеровцы собираются повторить свой недавний маневр—ударить одновременно с фронта и флангов, а затем, если обстоятельства позволят, обойти плацдарм с тыла. Впрочем, для того чтобы покончить с горсткой гвардейцев, немцам незачем прибегать к такому сложному маневру!

Предоставив раненого немца самому себе, Бальян поспешил к траншее. И тут своим обострившимся слухом он уловил какую-то новую и странную несообразность. Отпочковавшийся от основного, по-прежнему идущего со стороны леса гула, второй гул как бы переместился еще левее. Впечатление было такое, что он не только приблизился к реке, но и перекинулся на восточный берег. А не эхо ли это? Тем более что многие звуки, разносившиеся по ту и другую стороны, как будто вторили друг другу…

Многие, но не все…

На правом берегу вроде бы тоже стучали гусеницы…

И где-то у шлюза все еще гремели редкие орудийные выстрелы, стучали пулеметы…

Бальян прильнул к биноклю. Тридцатьчетверка, что стояла справа, уже догорала — дым, недавно высоко поднимавшийся над ней клубами, теперь оседал и свертывался.

Вся насыпь была окутана сизым слоистым дымом, который не столько тянулся в небо, сколько стелился по реке…

Неожиданно Бальян в сером мареве увидел нсбольшую группку бойцов, бредущих по ледовому полю к этому берегу. Некоторые из них были в ватниках и шинелях, некоторые в темных комбинезонах. Впереди, оглядываясь и говоря что-то своим спутникам, шагал старший лейтенант Булавин. Его было легко узнать по повязке, наискосок пересекавшей лицо. «Значит, он и кое-кто из танкистов успели выскочить из танка!» —порадовался Бальян. Шли бойцы, согнувшись под тяжестью пулеметов, противотанковых ружей, боеприпасов. «Идут нам на помощь,—догадался Бальян. —Но пока они доберутся, немцы начнут атаку, и их первыми же расколошматят на льду… Господи, ну прибавьте же шагу!.. Ну быстрее!.. Ну быстрее!.. Хотя сомнительно, чтобы эти шесть… нет, семь… нет, девять человек, пусть даже вооруженных двумя пулеметами и двумя противотанковыми ружьями, помогут нам удержать плацдарм… Что могут сделать две бронебойки, пять пулеметов и две тридцатьчетверки против нескольких десятков танков?»

Бальян опустил бинокль и быстро съехал на спине, задирая тяжелые полы шинели, в траншею.

Метрах в двух от него Андрюша Гаецкий, уложив фаустпатрон на бруствер, так и этак примерялся к будущему выстрелу. Все-таки починил, молодец!

— Где майор? —спросил Бальян.

— Там, на КП, — ответил разведчик и вдруг возмущенно заговорил: — Товарищ гвардии лейтенант, вы знаете, что эта сволочь натворила?

— Кто? Какая сволочь? — недоуменно переспросил Бальян.

— Да Глотов! Кто же еще?

— Нет, ничего не знаю.

— Ну и гад, каких свет не видел!.. Подбивал Гошку Усова убить пленного. Пусть закаляется, мол. Вот сволочь! А у того, хотя и ветер в голове, в самую последнюю минуту рука дрогнула. Тогда Степка сам…

— А майор? Неужели он спустит такое?

— Мы всем взводом… кто в живых остался… потребовали, чтобы он отозвал наградной лист на Глотова, а вместо Степки представил к Герою или Гудима, или Гаяза, или Наследничка… Гаяз один в рукопашной восемь фрицев уничтожил…

— А майор что?

— Насчет Наследничка и других обещал подумать… А насчет Глотова, говорит, сомнительно чтобы у нас что-нибудь вышло: сам командующий приказал. Это, говорит, вам не Одер форсировать, не плацдарм удерживать… Но —попробуем! В конце концов где сядем, там и слезем… Вот только дожить надо, — и Гаецкий перевел взгляд на гремящую подкову леса.

— Это майор сказал, что еще дожить надо?

— Нет, я… Майор, наоборот, подбадривает дух поднимает. Он и не в таких переделках побывал… Вот так и живем: уж рельсы кончились, а станции все нет.

— Как? Как? —удивленно переспросил Бальян

— Уж рельсы кончились, а станции все нет, —повторил Гаецкий. — Есть такое выражение…