Однако Бальян так и не успел добежать до головной тридцатьчетверки: колонна тронулась в тот момент, когда он пробегал мимо второго «доджика» с орудием. Он рванулся к машине, но ни расчет, тихо дремавший под брезентом, ни водитель, уже оказавшийся впереди, его не заметили. Увидел старый друг Владик, сидевший за рулем третьего «доджика». Он тут же сбавил скорость. Возвышавшийся рядом с ним старшина поначалу было хотел помочь незнакомому лейтенанту, но, нечаянно задев перевязанную руку и испугавшись отчаянного вопля: «Да больно же!» —уже больше не прикасался к нему. Пришлось Владику еще убавить газу, и только поле этого Бальян на ходу, действуя одной рукой, с немалыи трудностями взгромоздился на переднее сидение.
— С рукой что, товарищ лейтенант? — спросил бывший водитель полуторки.
— Да так, ерунда! — каким-то неестественно небрежным тоном ответил Бальян. И впрямь это было ерундой по сравнению с тем, как он удружил Владику. Конечно у каждого своя судьба: можно погибнуть, находясь в глубоком тылу, и остаться живым в самом пекле, и все же надо быть совершеннейшим глупцом, чтобы не понимать, что мало кому, возможно только единицам, удастся уцелеть в этом, неожиданно свалившемся им на голову ночном походе. И если в остальных судьбах, как бы они ни сложились, ему не в чем себя упрекнуть, то из-за Владика, если тот погибнет, он весь исказнится. Правда, для этого как минимум надо, чтобы он, Бальян, тоже остался в живых. А пока они тряслись рядом на переднем сиденье, и Владик не подозревал, кому он обязан столь внезапным решением майора Коношенко отправить его в рейд.
— Товарищ лейтенант, а я нашел свои документы! — радостно сообщил он Бальяну.
— Да? Где они были? — как бы издалека отозвался тот.
— А в вещмешке! Сам же положил туда — и забыл!—словоохотливо выкладывал шофер.
— А не нашлись бы, тоже ничего страшного, — опять каким-то не своим голосом заметил Бальян.
— Все же с ними спокойнее, — сказал Владик.
— Спокойнее, паря, дома на печи, — вмешался в разговор старшина, оказавшийся командиром огневого взвода. — А в бою, скажу тебе, что с бумажками, что без бумажек — один черт!
— А это еще как посмотреть, — возразил Владик.— Хорошо, если при себе медальон имеется, не утерян. А если утерян? Свои-то еще признают по личности. А если чужие?.. Присыпят землей да и все. Ищи потом, то ли без вести пропал, то ли в плен сдался…
Что можно возразить против этого наивно-справедливого замечания? Ведь далеко не у всех сохранились медальоны с фамилией и прочими данными. У Бальяна, кстати, его никогда и не было…
— Товарищ лейтенант, а вы чего ходили к гвардии майору Коношенко? — вдруг спросил Владик.
— Да так, приказали поторопить его…
— Понятно!..
Бальяну казалось, что он каждым словом выдает себя. То ли поэтому, то ли еще почему, но разговор дальше не клеился. Вскоре он и вовсе угас. Владик тихо мурлыкал что-то себе под нос, а старшина клял дорогу, которая становилась все хуже и хуже. И без того скверная, временами она совершенно исчезала. Приходилось пробиваться сквозь заросли молодого сосняка и ельника. И если бы не танки и бронетранспортеры, оставлявшие за собой настил из поваленных деревьев, колесные машины наверняка бы застряли еще на первом километре. А так из пятнадцати километров до Блюхерхютте, обещанных проводником, восемь или девять уже остались позади.
Бальян то и дело поглядывал на часы. Всегда неторопливые, они сейчас точно с цепи сорвались. Только что на них было без четверти два. И вот уже два… полтретьего… три… До рассвета оставалось всего три-четыре часа, хотя встает солнце теперь по-зимнему поздно и еще в восьмом часу темно. Но так было в предшествующие дни, а сегодня, когда снова все кругом затянуло белым покрывалом и снег как ни в чем не бывало продолжал валить, темноту заметно разъело и высветлило. Бог ведает, какими дорогами и путями они затемно доберутся до Одера. Будь командиром отряда не Столяров, а кто-нибудь другой, к примеру любой из комбатов—Дергачев ли, покойный ли Стеценко или Зиганшин с Коронатовым, они, вероятно, не находили бы себе места от нетерпения, рвали и метали, подгоняя колонну. Начальник же разведки поражал всех, и в первую очередь не спускавшего с него глаз Бальяна, своим необыкновенным хладнокровием и выдержкой. Словно он ни на минуту не сомневался в успехе рейда, фатально верил в него. Конечно, были моменты, когда он и понукал, и торопил, и выражал недовольство медлительностью водителей колесных машин. Но Бальян не помнил, чтобы он хоть раз сорвался, заорал на кого-нибудь, прикрикнул, не говоря уже о мате, размахивании кулаком и прочих проявлениях командирской распущенности, столь нередких на передовой. Как ни претило майору Столярову сравнение его с князем Болконским, которое в узком кругу позволял себе добродушие потех, он действительно походил на него. А чем-то, как считал влюбленный в начальника разведки Бальян, был даже лучше: проще и доступнее.
Увлекшись мыслями о майоре Столярове и рейде, Бальян сразу и не заметил, что колонна резко убавила ход и теперь двигалась со скоростью пешехода. И тут Бальян услышал где-то впереди, может быть в километре, а возможно и ближе, непрерывный рокот моторов и лязг гусениц, которые постепенно обретали все большую четкость и раздельность. Они нарастали до тех пор, пока не сравнялись ревом и грохотом с тридцатьчетверками, шедшими в голове колонны. Проводник не обманул их и вывел прямо к шоссе.
Теперь отряд от противника отделяли всего двести — триста метров, которые насквозь просвечивались огнями фар. И если бы не снежная завеса, непрерывно стоявшая между ними, их бы запросто мог заметить какой-нибудь дальнозоркий и шустрый гитлеровец.
— Стой! — пронеслось по колонне.
Владик резко нажал на тормоз: еще мгновение, и он бы наехал на остановившееся впереди орудие…
Бальян с помощью старшины спустился на дорогу и побежал к головной тридцатьчетверке. Он решил, что осторожности ради, как это уже было не раз, майор Столяров пропускал колонну неприятельских танков.
У четвертой с конца тридцатьчетверки Бальян нос к носу столкнулся с лейтенантом Лыткиным. Тот только что провалился в вязкую снежную кашу и чертыхался.
— Петрович, что случилось? — спросил Бальян, помогая Лыткину выбраться на дорогу.
— Объезд прозевали!
— Как прозевали? Когда?
— Да так и прозевали.
И тяжело зашагал в хвост колонны.
— Ты куда?
— Будем разворачиваться! В головном дозоре пойдет Гудим!
— Ясно! — сказал Бальян и тоже заторопился. Нет сомнения, что контрразведчик сам, по своей воле, стал чем-то вроде адъютанта при майоре Столярове. А не последовать ли его примеру? Честно говоря, Бальяну тоже не по душе быть только наблюдателем. При случае он скажет об этом командиру отряда…
По вот впереди показалась неразлучная тройка — Столяров, Федотов и Кузнецов. Внешне командир отряда, как всегда, был спокоен, негромким голосом отдавал короткие и четкие распоряжения. Словно для контраста ему бригадный инженер страшно нервничал, сам дергался и дергал других. Зато замполит держался золотой середины. Был в меру возбужден и в меру спокоен. Впрочем, большего от него и не требовалось. Всеми техническими вопросами занимались Столяров, Федотов и командиры рот и взводов. И в самом деле, не так просто было развернуть колонну, зажатую в узкой лесной расщелине между частых сосен и елей. Находись объезд поближе — сдали бы назад, а так — поворот на все сто восемьдесят градусов!
Кругом только и слышалось:
— Сдай немножко!.. Еще!.. Еще!.. Вправо!.. Влево! .. Хорош!..
Люди хрипели, сипели, старались говорить вполголоса.
Однако дело пошло быстрее, едва колонну покинули, освобождая место соседям, оказавшиеся недостаточно поворотливыми бронетранспортеры Глотова, Валиева и Дмитриева, снова выдвинутые в дозоры. Буквально за пять — десять минут одна за другой развернулись более подвижные тридцатьчетверки. И только с противотанковыми пушками, которые сперва отцепили от машин, а потом отдельно на руках разворачивали, пришлось изрядно повозиться. Несмотря на опасение Бальяна, что отряд застрянет надолго, уже через полчаса колонна двинулась в обратном направлении.
Объезд находился примерно километрах в полутора от шоссе. По виду это была обыкновенная просека, какие уже не раз попадались им в пути. Утопающая в обильном снегу, упрятанная под сомкнутыми ветвями, она обнаружила себя окончательно только под колесами и гусеницами машин. Не удивительно, что ее прозевали. Даже многоопытные разведчики, которые замечали все, спокойно проехали мимо. Не заметил ее и поляк-проводник, который, надо думать, знал здесь каждую тропку. Но вое-таки кто-то же увидел ее и вспомнил! Трудно сказать, что бы они делали, если бы у кого-то в голове мимоходом не отложились неясные очертания этой забытой богом и людьми просеки.
Дальше колонна уже двигалась в прежнем порядке —так, как она шла до дома лесника: в охранении дозоров, с танками, следовавшими за командирским бронетранспортером, куда снова перебрались майор Столяров и вся его доморощенная свита, включая Бальяна и проводника.
Вскоре просека перешла в обычную глухую лесную дорогу, которой, казалось, не будет конца. Шум шоссе — непрерывный и тягучий — все время менял направление оказывался то слева, то спереди, то сзади…
И вдруг на одном из поворотов взору тех, кто был на передних машинах, предстал головной «майбах». Он стоял почти поперек и преграждал дорогу. Около него метался сержант Гудим и крыл последними словами Гаррика Семенова, ковырявшегося в моторе.
Колонна остановилась.
Гудим сердито сплюнул в сторону Семенова, который, по-видимому, слабо разбирался в немецких двигателях, и виновато сообщил:
— Мотор заглох. Никак не заводится: то ли аккумуляторы сели, то ли еще что…
И снова напустился на водителя:
— Куда раньше смотрел? Где раньше был… мать-перемать!
Командир отряда спрыгнул на землю и молча подошел к бронетранспортеру.
— Пусти, Гаррик! — сказал он Семенову.
Тот мгновенно уступил место.
— У других водители, как водители, а у меня… второй фронт! — оправдывался перед майором Гудим.
Вконец разруганный Семенов с потерянным видом переминался с ноги на ногу позади командира отряда. Сейчас он, видимо, позабыл о своем исключительном везении и считал себя самым несчастным человеком.
Не прошло и полминуты, как мотор, словно обрадовавшись умелым прикосновениям, весело затарахтел.
Вытерев руки тряпкой, которую ему услужливо подал Семенов, майор Столяров сказал Гудиму:
— Поменяешься местами с Дмитриевым. Дождешься его, скажешь: пускай догоняет.
Товарищ гвардии майор, как хотите, но я с ним дальше не поеду! — заявил тот, кивнув головой на Семенова.
— Ну хорошо, — подумав, ответил Столяров. — Павло! — окликнул он своего ординарца. — Придется тебе сесть к Гудиму за руль!
— А як же вы без мене? — заныл тот.
— Ничего, ничего… Мы же с тобой не на век расстаемся!.. Только до Одера! — шутливо отозвался командир отряда. — Надо выручать Гудима!
— Хиба мало людей? Ось скилькы народу! И майже уси водители! — продолжал ворчать Кухарик, нехотя спускаясь с командирского бронетранспортера на дорогу.
— Но не все, дорогой мой Павло Иваныч, водители первого класса!—заметил майор Столяров.
Перед самой войной Павло был совхозным механизатором, работал на комбайне, возил на легковушке сперва директора МТС, потом председателя райисполкома. Сорок первый год он встретил водителем танкетки. Затем полвойны шоферил во втором батальоне. Ординарцем майора стал после того, как сильно отморозил ноги. Сейчас чувствительность в ступнях почти полностью вернулась. Но, привыкнув к своему положению ординарца начальника разведки, а вернее, к самому майору, которого любил и над которым трясся, как мать над ребенком, он больше и не заикался о возвращении на машину. Но Столяров, оказывается, не забыл о его основной профессии.
— А Алексеева мы на пару часиков возьмем к себе! — сказал майор Столяров.
Наследничка не надо было уговаривать. В мгновение ока он перебрался с одного «майбаха» на другой. Улыбаясь и подмигивая Бальяну, он с обычной своей фамильярностью поинтересовался:
— Ну как, Гера, много уже о нас накатал?
— Когда же? — пожал плечами Бальян. — Да пока и не о чем!
— Как же не о чем? — нахмурился Наследничек. — А массовый патриотизм? А воля к победе?
— Придет время — напишу, — пообещал Бальян.
— Обо мне не забудь! — без тени смущения заметил разведчик и под довольные смешки товарищей досказал: — А то стараешься, стараешься, а пишут все о Глотове…
— Напишу,— еще раз пообещал Бадьян, — если…
И оборвал фразу, не договорил: «…жив останусь!» Но все и так поняли, что он хотел сказать. Однако промолчали. Не принято было говорить о смерти перед боем.
После того как бронетранспортер Гудима съехал с дороги на обочину, колонна тронулась дальше…